Тут все вроде наверняка. Охотнику Симанчуку, как сказали мне в селе, всегда везет. Есть такие везучие охотники. Пойдет кабана искать — стадо встретит. Это про них поговорка: «На ловца и зверь бежит». А за Симанчуком везение чуть ли не закреплено официально. «Уж если Симанчук не добыл, то…» — безнадежно машут рукой.
Я тоже сейчас везучий: первый раз на охоте, а новичкам в игре и охоте обязательно везет. Неизвестно, как потом, а в первый раз должно повезти. Мне не нужно даже уметь стрелять, ездить на оморочке и часами сидеть в засаде не шелохнувшись. Это уж чересчур, все равно что, сидя в машине, падающей в пропасть, взять да и застрелиться.
И казалось, если две такие везучие личности выйдут в тайгу…
Правда, звери попадались. На второй день, когда мы отошли только километров на тридцать от Красного Яра и даже не зарядили карабины, лодка вошла в ущелье. Бикин здесь стиснут сопками, струится плавно, весь налитый мощной силон.
Впереди шла лодка, и с нее вдруг закричали, замахали руками, шапками. Посреди реки виднелась черная голова с торчащими круглыми ушами. Она плыла прямо к лодке, у которой, как водится, в такой момент заглох мотор. Там сидели старик Лабало со старухой и парни с метеостанции.
— Медведь! — крикнул Симанчук и в азарте выключил мотор.
Я схватил карабин. Он был незаряжен, но в нагрудном кармане лежало два патрона. Медведь уже подплывал к лодке. Я выстрелил, и бурунчик воды вспыхнул неподалеку от ушастой головы. «Еще пару метров, и я буду целиться по ушам», — я сунул второй патрон. К счастью, медведь сразу же повернул от лодки Лабало, но, не сказать, что к счастью, направился к нашей лодке.
Симанчук ожесточенно дергал заводной шнур. Мотор рыкнул, но не завелся. Услышав звук, голова моргнула маленькими глазками и снова повернула — на этот раз к берегу. Когда медведь вылезал, я снова выстрелил для острастки, и топтыгин, рявкая, пустился наутек. Через пару минут лодку прибило течением как раз к тому месту, и на толстом стволе похилившегося тальника мы увидели белые длинные царапины. Вдали затихал треск, отмечавший передвижение удиравшего зверя.
— Да, — сказал Симанчук. — Теперь мотор заведется, — он дернул, и послышался мерный рокот. Вот так всегда.
— Медведи сейчас злые — страсть! У них гон. На всех кидаются. Птичка пискнет в кустах — кусты дотла изломает. Но это гималайский, белогрудка, его можно отпугнуть. А бурый нас и под водой нашел бы…
Вечером мы пристали у табора охотника Дунповича, чем вызвали его бурный гнев.
— Всех пантачей мне распугали! — кричал Дунпович, бегая у своего балагана. — Ездите вечером, гремите мотором… Кто ездит вечером?
— Мы, — Симанчук устало вытащил нос лодки на берег. — Ну, угощай. Что там у тебя на ужин?
Над лениво дымившимся костром коптились багровые щучьи тушки. Дмитрий снял, попробовал, скривился: еще не готова.
— Вот рыба пареная, — захлопотал Дунпович, пододвигая большую закопченную кастрюлю, до половины наполненную рассыпчатыми кусками рыбы. — Чай уже вскипел, кажется.
Он мелко нарезал бок сырого ленка, освобожденного от костей, присолил:
— Ешьте талахон! Хороший, вкусный талахон.
И сырая рыба, и сырое мясо, мелко нарезанные и посоленные, называются у охотников талахоном.
Дунпович внимательно рассматривал мой карабин, пока мы ели.
— Хороший карабин. Новый. Охотовед дал? А потом его сдашь? Та-ак… Запомню его номер: пятнадцать пятьдесят восемь. Приеду в село, скажу охотоведу: давай мне карабин пятнадцать пятьдесят восемь, мой уже старый, — поднялся в волнении и вышел из балагана, повторяя цифры с нежностью, как имя любимой.
— Я тебе запишу, — сказал я. — Чтобы не забыл.
— Я не забуду!
Тут вдалеке зарокотал мотор, и Дунпович опять забегал по берегу в озлоблении:
— Кто это едет? Совсем без головы едет! Пантач в залив идет, а его мотором пугают!
Лодка мягко ткнулась в берег, из нее выскочил коренастый охотник с широким скуластым лицом. Дунпович сразу замолчал. Что-то в облике новоприбывшего показалось мне странным, но лишь полчаса спустя я понял: он был одноруким. Осознав это, я оторопел: как же он ездит по бурной реке, как управляется с мотором, как стреляет из карабина, как, наконец, разделывает зверя?
— А что? — ответил он, когда я набрался наглости спросить. — Как за столом, так и в тайге. Управляюсь…
Он действительно стал быстро управляться с ужином Дунповича, пока тот сетовал на поздних бродяг и развивал проект ограждения своего участка большими плакатами: «Позже восьми часов не ездить, штраф… тюремное заключение…» и т. д.