И еще один железный закон соблюдается при охоте в заливах. Ни при каких обстоятельствах охотник не должен выходить на берег. На воде не остается следов и запахов, но достаточно ступить одной ногой на берег, и на заливе можно ставить крест — распечатан. Пантачи, во всяком случае, надолго будут обходить его десятой дорогой — у них в это время сильно обостряется слух, а запах на земле долго держится, только дождь его смоет. Даже убить изюбра охотник старается так, чтобы он упал в воду, и затаскивает тушу в лодку, не ступая на берег.
Спугнув косулю, мы выбрались на Бикин и тут поссорились.
— Нам надо разделиться, — сказал Симанчук, глядя в сторону.
— Зачем?
— С тобой я не подстрелю и бурундука.
— Почему? — изумился я.
— С тобой не пройдешь в мелкий залив — ты сильно погружаешь лодку. С тобой не пройдешь в узкий залив — ты только мешаешь управлять. И много шумишь. На оморочке я прохожу неслышно, как выдра.
Я выслушал этот приговор со спокойным лицом.
— А когда в Улунгу пойдем?
— Улунга потом. Сначала охота. Дни уходят…
— Ладно. Охоться один. Бери оморочку, я возьму лодку.
— Я бы взял оморочку, но с лодкой ты не управишься, она тяжелая. Распугаешь зверей в заливах.
— Что же мне, оморочку брать?
— Бери, — охотник невозмутимо пошевелил угли в костре.
Я молча подошел к воде и посмотрел на оморочку. Скорлупа уссурийского ореха, увеличенная примерно вдвое. Это была самая капризная оморочка на Бикине. Я слышал, как осыпал ее проклятиями Дунпович, у которого она была во временном пользовании: «Что за оморочка? Ее гонишь в одну сторону, а она идет в другую. Никогда не видел такой!» Она настолько озлобила охотника, что он свалил липу и за два дня выдолбил новую оморочку. А эта вот лежала рядом и вдохновляла. Он смотрел на нее, когда слишком уставал, и тогда откуда только силы брались.
Вода в Бикине совсем ледяная. Зачерпнешь кружкой, напьешься — зубы ломит. И течение очень быстрое. Учитывая эти два фактора, я разделся как для купания и сложил одежду на берегу. Паспорт положил наверх, чтобы сразу нашли адрес, как только перевернусь и нужно будет отсылать куда-то вещи.
Бросил последний вопросительный взгляд на охотника. Он лежал кверху животом и равнодушно курил. Тогда я начал втискиваться в посудину. Ощущение при этом было такое, будто я пытался влезть в картонный кораблик. Это продолжалось примерно-полчаса, и когда я наконец уселся не дыша, приняв невообразимую позу Будды, оморочка оказалась до половины наполненной водой. Я сделал попытку вылезти и вычерпать воду, но обнаружил, что две перекладины зажали меня, как в капкане. От моей возни оморочка накренилась, и вода с шумом сомкнулась надо мной. Захлебываясь, рванулся и освободился от мертвой хватки. К счастью, здесь было мелко.
Поднялся, держа в одной руке весло, а в другой — оморочку. Перевернув ее, потряс, потом опустил и попытался сесть, но снова перевернулся. Оморочка все казалась мне какой-то ненастоящей. Вдруг она скользнула, и я оказался на середине Бикина. Я сидел, подняв весло над головой и боясь пошевелиться, а стремительное течение все дальше уносило меня от косы. Наконец осторожно гребанул веслом раз, второй… и врезался в противоположный берег.
— Не напрягайся, — подал совет хозяин, пока я выбирался из ила. От ледяной воды сводило ноги.
Целый день я гонял на посудине взад-вперед мимо косы, на которой мы расположились табором, и к концу дня научился довольно прилично управлять ею.
Когда мы вернулись в зимовье, Канчуга, небритый и сонный, сидел со страдальческим видом на нарах.
— Уезжаю, — сказал он. — Лечиться надо. Нет мочи в залив ходить.
Клещей он нахватался на солончаках. И я в который раз порадовался, что не пошел в Улунгу напрямик, как предлагал охотник Могильников, соблазняя лабазами. На лабазах у Могильникова стоял аккумулятор, а с собой он таскал мощную фару. Услышит зверя, включит фару и бьет с дерева.
— И не убегают звери от света?
— А чего им убегать. Они думают, что это молния. Поднимут голову, я выключаю свет. И все тихо.
— А пантачи ходят?
— А как же! Они любят солончаки…
Тогда я чуть не решился. А теперь, глядя на мучения Володи, поблагодарил случай, который свел меня с Симанчуком. Явиться в Улунгу увешанным гроздьями клещей… Бр-р-р!
Могильников любил повествовать о своих охотничьих подвигах. Похожий на Дон Кихота, только без усов, но с трехдневной щетиной на щеках, в кепочке-восьмиклинке с пуговкой, в порыжевшем пиджачке и болотных сапогах с раструбами. Каждый его рассказ заканчивался неизменно: