— Это тебе за фальшфейер! — крикнул он.
После того как я основательно изругал его на все корки и не менее основательно проветрил парную, он как ни в чем не бывало появился из раздевалки и набросился на меня:
— Уже и покурить нельзя! Скифская морда…
Рассолодевшие после парилки, не сговариваясь, мы вздохнули:
— Вот теперь бы…
— А в трюме ж у них есть! — оживился Вадим.
— То, что в трюме, свято и неприкосновенно, — наставительно сказал я. — Тут не портовые амбалы — кадровые моряки!
— Еще Суворов говорил: век не пей, а после бани укради и выпей.
— Неужто ты век не пьешь?
— Кажется, что век…
…Утро наступило золотое. Теплоход лежал на глади лагуны, из репродуктора мощным валом обрушивалась бравурная музыка. Я поднялся на мостик, где стоял капитан с биноклем.
— Лорино, — сказал он, передавая мне бинокль.
Глубоко вдаваясь в голубую зеркальную гладь, тянулась Длинная белая коса. От основания косы вверх на крутой берег взбирались дома. Среди одноэтажных деревянных особняков, словно военная колонна, стояли двухэтажные. Справа виднелись приземистые строения зверофермы….
Все это было залито щедрым солнечным светом, и, если бы не ветерок, изредка острой бритвой проходивший по лицу, можно было бы подумать, что это какой-то южный берег, но без пальм.
— Отмякла погодка, — появился Вадим, протирая очки. — Теперь надолго будет тишь. Ну-ка, дай бинокль. Ага! Так оно есть — нас встречают. Пилипок. Видишь черная фигура мечется по берегу и размахивает руками?
— Кто это?
— Директор совхоза.
— А как он узнал?
— Еще вчера позвонил ему.
Мы тепло простились с капитаном, со всей командой судна, совершавшего свой губительный рейс по побережью.
Пилипок встретил нас с распростертыми объятиями. Высокий, стремительный, в мятой кепочке из крашеной в коричневое нерпы, в распахнутом пальто, директор мне понравился. Он работал на контрастах: вот только что кричит, по-военному командует, рассекает — и вдруг спохватится, улыбнется мягко, извинительно.
— Рассаживайтесь — и поехали! — скомандовал он, указывая на два самосвала и автоцистерну, что стояли на берегу.
— Куда?
— В экскурсию по селу.
— Погоди. Где танцевальный ансамбль? Где Уала? — требовательно спросил Вадим. — Узнал?
— Они в Нешкан поехали, потом будут на Горячих ключах. Траур у нее.
— Петрович?
— А то кто же…
Вадим сказал:
— Такси отпусти. Нам пройти интересно. Матвей еще не бывал, пусть посмотрит.
— Ну ладно, — Пилипок махнул рукой машинам: — Пока занимайтесь.
По селу бродили большие лохматые собаки, бегали замурзанные ребятишки, у домов на вешалах вялилась красная рыба, пламенея развернутым нутром.
— Бригада ловит гольца на озере, все село снабжает и район, — пояснил Пилипок. — Отменный голец, лучший на Севере.
Он подошел к ближайшим вешалам, отчекрыжил большим складным ножом шмат аппетитно сочившейся жиром мякоти и протянул.
— Угощайтесь.
Мякоть гольца была непередаваема на вкус — нежная, малосольная, ее можно было есть без хлеба.
— М-да… — проурчал Вадим, обсасывая пальцы. — Даже жалко употреблять без…
— Это будет, — бросил на ходу директор. — Деликатес! А раньше собак этим кормили.
— И сушеной красной икрой. Им-то нечего было жаловаться, — он пнул ближайшего пса, обнюхивавшего его ноги.
Так, озираясь, добрели до зверофермы — главного богатства села, как пояснил всезнающий Вадим. В клетках метались пугливые изящные зверьки. Голубой песец — мечта всех модниц. Собственно, они не голубые, просто белые шерстипки у них зачернены на концах. Это оттеняет воздушность меха, придает ему объемность. «Все беды зверей от женщин. Сколько животных мучаем и уничтожаем в угоду этим жадным созданиям… Мужчина убил какого-то овцебыка, мясо съел, шкуру напялил — и доволен. Много ли ему надо? А женщины… То им крокодила подай для сумочки, то ягуара для накидки, то песца на шапку. Давай-давай, поворачивайся, мужичок, зарабатывай гроши, благополучие, ну и ласку тех же женщин…»
Широкий проход разделяет клеточный городок на две части. Справа клетки стоят низко, почти на самой земле, а слева они подняты на высоких сваях.
— Вот эти, свайные, называются шеды, в них песцы зимуют. А низкие — летние, зимой их сплошь заносит снегом.
— Куда же песцы деваются? Уплотняют их, что ли?