Издали донесся рокот мотора, и в небе показался вертолет с красной полосой на борту. Он тянул в сторону Эгвекинота. Нефтеразведчики, очередная смена. Давно ищут тут нефть и газ. Какому-то начальнику не терпелось прогреметь, и к празднику был зажжен факел газа, полетел цветастый рапорт: «Есть северный газ!» Но едва телетайпы отстучали рапорт, как факел потух, — газа оказалось на баллон или два… Сколько таких рапортовщиков отсверкало…
Хорошо было лежать вот так и бездумно глядеть в глубокое небо, и слушать легкий замирающий стрекот вдали. Наконец вокруг снова сомкнулся океан тишины.
Я наполнил «рюмки».
— За Витю Семкина!
Она благодарно кивнула головой. И, только выпила, я снова налил:
— За Петровича!
Она выпила и сломала рюмку. Сжала пальцы так, что костяшки побелели.
— До сих пор стоит в глазах все. Мне сказали, не помню, как и бежала. На лестничной площадке уже дежурили… я растолкала всех, ворвалась в комнату и увидела… — она крепко зажмурила глаза.
— А они стоят, смотрят — сытые, благополучные… Я закричала: «Это вы его убили! Убийцы!» Схватила что-то, но меня вытащили из квартиры.
Я молчал.
— Ты не думай, у нас с ним ничего. Он это… болел чем-то, припадки…
Это мне уже было известно.
— И ему нельзя было жениться, нельзя иметь детей. Я его жалела… и любила, он был настоящий мужчина. Если бы предложил, пошла бы за него с радостью. Но он не предложил, а те просчитались…
— Кто?
— Ты знаешь кто. А если не знаешь… Сказали мне: окрути Петровича, он до девушек падок. Если женишь на себе, увези подальше, а мы тебе дадим… на обзаведение. Потом, дескать, и развестись недолго, а поживешь в свое удовольствие. Мне стало интересно, очень-очень я любопытная. Что такое, думаю? Познакомили нас, он сразу же пригласил к себе. Пришла, раз, другой, ничего. Эти вот сразу норовят… Меня еще больше разобрало любопытство, думаю, чего же сюда другие бегали? А они просто жалели его — очень одинокий человек, но сильный, мужественный. Сколько мне рассказывал — все вечера напролет слушала бы… голос мягкий, глаза смотрят прямо в душу. Сначала стеснялся меня, выпроваживал под разными предлогами, когда это у него начиналось. Но однажды я уперлась: не пойду, и все. Тогда он сказал: только не пугайся, это скоро пройдет. Лег на постель, глаза закатил, стал биться… я тогда сильно испугалась, хотя и не такая пугливая. Но я пересилила себя, помогала, поддерживала его голову… Потом все прошло, он снова посмотрел на меня ясным взглядом, взял мою руку и поцеловал. И тогда я поняла, что люблю.
Она отсутствующим взглядом смотрела вдаль. Я быстро налил из бутылки и поспешно, воровато выпил. На душе было по-прежнему муторно.
— Как зверь… как раненый зверь уползает в чащу и там один, молча, без стонов… со своей болью… а вокруг люди, много людей… они всегда готовы посочувствовать… тому, кто далеко, за тридевять земель… так спокойнее, не надо ничего делать… — фразы шли обрывками, словно она размышляла или удивлялась. Потом коротко, остро взглянула на меня. — О делах ничего не говорил. Только предупреждал иногда: остерегайся такого-то, это негодяи. И тех называл, которые подбили на знакомство с ним… Все встречали и спрашивали: когда же? А я отвечала: нет предложения, сама в жены набиваться не могу. И когда это… случилось, я поняла, что он был им чем-то опасен. Пошла в милицию и все рассказала Рацукову. Он предложил написать, говорит: дадим делу ход. И до сих пор…
Теперь стало ясно, как Рацуков использовал показания Уалы. Оценил неплохо! Эх, простодушная головушка…
Она сразу уловила.
— Что, сделала не так?
Под ее чистым взглядом невозможно было изворачиваться.
— Откуда ты могла знать… Рацуков — один из них.
Она глядела недоверчиво.
— Откуда знаешь?
— Уала, — я взял ее за руку, — прошу тебя, не вмешивайся больше. Только спутаешь… Обещаю тебе… впрочем, сама увидишь.
Она вдруг оттаяла, стала беззаботной.
— Дай-ка твою «рюмку»!
Я сделал новую. Выпив, она стала есть, осторожно брала маленькими кусочками оленью колбасу, хлеб, копченый сыр.
Нам было почему-то радостно. Первозданная природа без пакостей и гнусностей человеческих действовала умиротворяюще. Мы беззаботно разговаривали, она рассказала о последних гастролях за кордон — как и везде, их принимали за японок.
Я и в мыслях не держал ничего подобного, но вдруг понял, что ее охватило желание. Закрыв глаза, она сладостно раскинулась на мху, и тундра приняла нас в свои пахучие мягкие объятия.