Все знали легенду (читай: действительный случай) о провалившемся под лед приисковом бульдозере. Пригнали автокраны, тягачи, несколько дней орудовали, пытаясь достать затонувшую единицу со дна речного. Но так и не достали, махнули рукой и списали.
И едва был подписан акт, на берегу появилось звено одной из артелей. Рыжий старатель, хватанув стакан спирта, нырнул на дно, зацепил петлей стального троса машину, и два других бульдозера, таких же списанных, выволокли ее на берег. Вся операция заняла не больше десяти минут, а на следующий день бульдозер уже рокотал на участке старателей.
Потому на суде и не касались многих щекотливых вопросов, в них можно утонуть, как утонул тот бульдозер. Все внимание сосредоточили на действиях капитана. И тут произошел инцидент, который всех развеселил. Рацуков вдруг жалобно возопил:
— Я столько лет старался, служил, а меня заперли в какую-то грязную камеру и хлеб дают такой черный, что моя собака жрать не станет!
Судья Удальский оживился:
— А вы думали, там пирожными кормят? Черный хлеб… я вот ем только черный хлеб и считаю, что он более полезен.
— Так идите туда вместо меня! — злобно бросил бывший капитан.
— Нет уж, каждый из нас пойдет туда, куда он заслужил! — так же злобно отпарировал Удальский.
И дали сердешному двенадцать лет со всеми поражениями.
Касянчук все-таки через полгода попался на другой крупной взятке (что-то или кто-то, видать, не сработал или был допущен роковой просчет). На этот раз ему приплюсовали все и дали ровно столько же, сколько и проданному им капитану.
Но еще до этого события мне пришлось начать с другого бока — проехать по приискам, проверить все акты рекламаций, добиться аннулирования части из них как несостоятельных, но главное показать, что завод не отступится, перестреляй хоть всех его толкателей. И поток актов стал хиреть.
Там я видел много женщин, щеголявших в голубых песцах, и по временам появлялась смутная догадка, откуда такое изобилие и почему с легкостью необыкновенной подписывали акты их мужья. И куда утекли нужные прииску запчасти.
Но догадки к делу не подошьешь. Загадки так и остались подернуты мраком неизвестности: и смерть Петровича (на чем же его подловили?), и саморассасывание зародышей. Север хранит много таких тайн…
А потом мне дали квартиру — ту самую, в деревянном доме на улице Партизанской.
ЧЕРНАЯ ПОЛОСА
Пили зелье в черепах, ели пульники, танцевали на гробах, богохульники!
Страшно, аж жуть!
В. Высоцкий— По слухам, это моя квартира, — нагло сказал Матвей. Лицо рыжего не выразило никаких эмоций, он снова воззрился на донышко «бомбы», словно пытался вызвать из бутылки духа.
— Ну проходи, коль твоя, — равнодушно бросил он. Потом вдруг спохватился: — А? Твоя? Братцы, отец пришел!
— Отец местного прохвостизма! — откликнулся кто-то из глубины квартиры ликующим пропитым тенорком.
Квартира была небольшая, хотя и двухкомнатная, — одна из комнат предназначалась для представительского пункта как рабочий кабинет. Но сейчас он никак не напоминал таковой, впрочем, и вся квартира являла собой удивительное зрелище.
Несмотря на отсутствие хозяина, она жила напряженной жизнью. На кухне, сплошь заставленной порожней стеклотарой, двое ожесточенно кричали, — судя по обрывкам фраз, спорили о литературе. У газовой плиты хлопотал некто в подтяжках над целым противнем жареных уток. Еще двое, отключившись, лежали внахлест на разложенной тахте. Еще кто-то лежал прямо на полу в соседней комнате, в дверном проеме виднелись ноги в рваных носках, из которых высовывались большие сизые пальцы с желтыми каменными ногтями. За рабочим столом Матвея сидел некто и печатал на его машинке. За этим же столом с другого края сидел другой некто и малевал похабные карикатуры, которыми уже были увешаны все стены. В углу дремала сложенная фигура с затрепанным детективом на коленях. Работал цветной телевизор, но его никто не смотрел.
Матвей абсолютно никого не узнавал, будто свалился вдруг в Мурлындию, где ходят коты с человеческими лицами. Такое уже бывало. То есть он знал каждого — все это были родные, милые лица, но не мог вспомнить, «ху есть ху», чем занимаются, как зовут. Однажды он прилетел в аэропорт после трехнедельного штопора и тоже вот так здоровался с людьми, разговаривал с ними, стараясь ограничиться общими темами и не называя никого по имени, потому что не помнил. Через лиман его вез знакомый шофер, которого он назвал Колей, а только в городе вдруг что-то щелкнуло в голове, и он вспомнил, что шофера зовут не Коля, а Петя.