Семен, не оборачиваясь, шагнул вперед и исчез в прихожей. Хлопнула входная дверь. В спальне плакала разбуженная Аленка.
Понемногу начали сыпаться дела рабочие.
Семен перестал поспевать то на объекты, то на склад, то в контору. Забывал вовремя оформить накладные, вовремя завезти материалы на участок — досаднейшие дыры пробивала водка ниже ватерлинии угловского корабля. Служба его пошла неладно. Он сразу ощутил это по внезапно и резко изменившемуся отношению людей к своей полуначальственной персоне. Еще вчера он был уважаемым человеком, Семеном Петровичем, сегодня — словно воздух вокруг загустел в презрительную кличку — Угол!
Иногда Семен спохватывался. «Куда качусь? Нельзя!» День, другой, напрягая всю силу воли, ходил на службу трезвым. «Ну вот, можно же, можно!» — радовался он.
И вдруг накатывало. Разум словно мутнел. Голос совести замолкал, и, ничего перед собой не видя, Углов мчался в забегаловку. Первый же стакан вина, выпитый после двухдневного усильного воздержания, становился началом очередного двухнедельного запоя.
Внешне вроде бы ничего не изменилось. Семен все так же сидел в своем прорабском кресле и еще держал в ослабевших руках вожжи. Но какое-то звено лопнуло в его сцепке с людьми. Рабочие смотрели в его сторону с кривыми ухмылочками, бригадиры перестали всерьез реагировать на его накачки. Мастера, увидев его машину, старались ускользнуть на время с объекта. А дружки из дружков, первейшие кенты прорабы, начали подшучивать над Семеном что-то уж слишком остро.
Никола, так тот вовсе распоясался. Увидев Семена, вместо «здравствуй» вопил во всю ивановскую: «Ну што, примешь сотку, Угол?»
Не было уже ни силы, ни воли оборвать наглеца, публично топтавшегося на нем приятеля, и Углов только вздрагивал да пугливо озирался по сторонам — не слышал ли кто ужасного вопля?
Семен стал замечать, что прорабы обходят его стороной, собираясь на послерабочие складчины. Ему уже не кричали, как прежде, с веселой подначкой:
— Готовь красненькую, Семен, а то пиво скиснет!
Нет, ему не отказывали принять в компанию, если он подходил к мужикам сам, но зато и ухода его уже не замечали; не то что раньше, когда на малейший намек о заждавшейся жене дружно вставал всеобщий вопль: «Не рушь компанию, браток!»
Теперь же никто не считал, что, уходя в самом разгаре пивного загула, он рушит пирушку. Совсем наоборот — Углову начало казаться, что все только и ждут, когда он уйдет. Оборачиваясь, он видел облегчение в глазах вчерашних друзей. Может быть, причина в том, что он стал мгновенно пьянеть? Несколько раз его отвозили домой — все ж свои мужики, — но прошло не так уж много времени, и он стал просыпаться под самое синее раньё где-нибудь в кювете у дороги или на задворках пивной. Вчерашние друзья только пожимали плечами: что ж, бегать за тобой? Закосел, ну и попер неизвестно куда. Идешь, ну и иди — у стойки нянек нет!
Все. Вакуум. Худшего к себе отношения Семен не мог и представить.
Сегодня после обеда Углов провернул небольшой «левачок» — набежавшему клиенту занадобилась машина бетона — и теперь две новенькие, не бывшие еще в ходу красненькие весело похрустывали в Семеновом кармане. Отпустив машину, Семен стоял у гастронома, приятно раздумывая, как половчее их применить, и тут из-за угла на него вывернул Никола.
Углов возликовал, узрев желанного человека (на ловца и зверь бежит).
— Здорово, кореш! — раскрыл он широкие объятия. — А я-то маюсь, не знаю, с кем бутылек раздавить.
Против ожидания, Никола уклонился от горячестей встречи. Ловко вильнув медвежеватой статью, он избежал объятий.
— Спешу я, Углов, — бросил он, обходя коллегу. — Опять на растворном дурака валяют, вот бегу сам их пошевелить.
Углов удержал его за локоть. Ему показалось, что приятель не вполне понял его.
— Да есть бабки! — весело разъяснил он, вынимая из кармана красненькие. — Машину бетона клиенту загнал, так что не боись, путево побалдеем!
Никола остановился и, казалось, призадумался. Наконец он поднял голову, и крещенским морозом обдало Семена от его застекленевших глаз.
— Я тебе вот чего скажу, Семен, — проговорил он, с видимым усильным трудом перебирая грубые, как камни, слова. — Ежли ты уже с таким огнем играть начал, так хоть язык-то прибери, не пускай его гулять веником по улице!
Углов онемел. На лице его застыла забытая приглашающая улыбка. Никола нахмурился и продолжал бросать слова жестко и увесисто, словно молотком вбивая в угловскую голову невидимые гвозди.
— Я ведь постарше тебя буду, — сказал он. — Хоть на немного, а постарше. И прорабом пашу втрое больше твоего, а видел ты хоть раз, чтоб я левую торговлю открыл на своем участке? — И сам ответил: — Нет, не видел и не увидишь! Распоследнее это для настоящего мужика дело — в левые торгаши идти, а уж трепаться о таких своих подвигах и того хуже! А ты трепешься, да еще и пьешь вдобавок. И слишком сильно для наших с тобой должностей пьешь!