За разъездами проходило около часа, и вот к «стекляшке» на берегу реки начинали один за другим подкатывать «ЗИЛы».
«Зилок» был рядовым прорабским шиком, — расстояние до объектов исчислялось километрами, а никто и не мыслил выделять оперативному руководству постоянный личный транспорт. Лишь старый бортовой «газон» развозил по утрам рабочих на объекты и останавливался на мертвом приколе у ворот стройуправления. Сдвинуть после этого его с места едва ли удалось бы и Дмитрию Григорьевичу. Шофер уходил в чайхану и отсиживался там до обеда, не реагируя ни на какие приказы и умоления. «Вожу людей!» — ответ был категоричен, как выговор.
Чем было добираться с объекта на объект, как попадать на склад, на растворный, на бетонный узел — не ведал, по-видимому, и сам Госплан. Приходилось выходить из положения домашними средствами — с линии снимались под прорабские разъезды тяжелые машины. Все как один ездили на самосвальных «ЗИЛах». И комфортно, и быстро. Когда к концу месяца подсчитывали объемы якобы вывезенного этими самосвалами грунта, то обычно его оказывалось невообразимо много.
Митряй шумел, кричал, угрожал всяческими неслыханными репрессалиями, но, спустив пары, быстро выдыхался, и все продолжалось по-прежнему. А что он мог предложить взамен, сам находясь в унизительном рабстве у собственного шофера? Стоило только слегка повысить на того голос, как машина немедленно ломалась. Где уж ему было напереть на чужих шоферов!
К пяти в «стекляшку» прибывали все до единого, никаких прогулов тут не признавали. Отлетали в сторону алюминиевые кружочки, прозрачная влага, утробно булькая, наполняла стаканы. Никаких промежуточных выпивок больше не предвиделось, и каждый принимал по своей норме или сверх того — по желанию. Впрочем, лишнего не перепивал никто: впереди еще предстояла большая вечерняя планерка. Водку не спеша разливали, не спеша выпивали, и вот уже буфетчик наполнял пивные кружки.
«Стекляшка» была единственным местом в городе, где можно было выпить настоящего пива — пива, а не бурды, на четверть разбавленной водой. Буфетчик брал свое недоливом — густая шапка пены занимала почти полкружки, — но это была его законная «пайда». Надо же было человеку чем-то жить, и он жил, и все уважали его за честность.
Сдвигались вместе два столика, прорабы садились в тесный круг, и сам собой разгорался жаркий спор, неизбежно приводящий на рабочую стезю. Время текло незаметно. «Да и сколько его было, того времени — какой-нибудь час?»
Наконец кто-нибудь спохватывался.
— Мужики, шесть! Там Митряй уже, наверно, с ума спрыгнул. Закругляемся!
Веселой толпой вываливали на улицу, рассаживались по самосвалам.
— Эх, с ветерком! Улю-лю-лю!
В шесть десять начиналась основная, уже без дураков, рабочая, деловая планерка. Конечно, и вечером хватало бестолковщины, но можно было кое-что решить и всерьез.
К управлению один за другим начали подкатывать самосвалы.
Стоя перед конторой, люди курили, обменивались пустяковыми замечаниями, несбыточно мечтали об отпусках. Наконец Митряй устал терпеть и выслал на крыльцо главного инженера. Его успокоили: сейчас, сейчас! — и продолжали спокойно курить. Тут не выдержал сам начальник, разгневанный выскочил на крыльцо. Тянуть время дальше стало невозможно.
Зайдя, люди долго рассаживались по углам и периметру стен. Здесь опять возникли шум и задержка — Дмитрий Григорьевич просил сесть поближе, но никто не спешил воспользоваться любезностью руководства. Все ж одно дело, когда в зале стоит общая ровная водочная атмосфера, и совсем другое, если в сторону начальника разит именно от твоей скромной персоны. Тут Митряй мог сгоряча и облаять прилюдно.
Наконец все устроились на том расстоянии от начальника, на какое у каждого хватило упрямства, и планерка началась.
Главным содержанием ежевечернего бдения был дележ техники и материалов на будущий день. И того и другого всегда не хватало.
Но беда была, когда Дмитрий Григорьевич перекраивал по-своему все главные прорабские задумки, правя и деля, как бог на душу пошлет. И страсти моментально накалялись. Никто никому не хотел уступить. Сыпались взаимные обвинения, припоминались должки и обманы пятилетней давности.