Гадание шло неровно, оно то затормаживалось на самом трепещущем месте, то прыгало вперед, подстегнутое банальной земной причиною. Кошелек в Лизиных руках пустел, а тайн впереди оставалось еще разливанное море. Лиза поневоле решила ограничиться главными из них: в чем сейчас состоит беда и как ее преодолеть?
Бела выяснила причину несчастий со смущающей легкостью и дала совет, пронзивший Лизу до глубины души.
— Сглаз не сказ, рукой не отведешь. Да заговор цыганский любую беду отшибает. Скажу тебе, как бабка моя говорила. Сто лет она на свете прожила, на сто первом ушла в иные края гадать. Мне велела одну правду говорить, не как молдаванки. Сглазили тебе мужа, а сглаз через заговор на тебя положили. Знаю, знаю, все знаю. Кровью петушиной кость мазали. Каждый день по той кости ты ходишь. На тебя, красивица, кость зарыли.
Лиза отшатнулась.
— Какую кость? Куда зарыли? — спросила она со страхом.
— А такую. На работу через калитку ходишь?
Лиза кивнула.
— Каждый день через нее идешь?
— Да.
— Вот под этой калиткой и зарыта на тебя кость. А ты на нее, на свою беду, каждый день наступаешь. Вот кровь и горит, вот порча и идет.
— Что ж делать? — спросила потрясенная Лиза. Голова ее закружилась. Она была не на шутку напугана. Словно яркий солнечный день вдруг померк вокруг нее.
— Есть способ, — ответила цыганка. — Рано утром приди на то место, где кровь зарыта, плюнь два раза через левое плечо и скажи: жила беда, ушла как вода. Теперь пусть ко мне бежит, то, что на сердце лежит.
— И все? — спросила Лиза с жадным доверием.
Цыганка еще раз внимательно оглядела ее.
— Как кость бросишь, в тот день мужа не ругай. Душа его отпущена будет. Сильно ласкать надо, чтоб к другой не ушла. Снова к себе приваживать.
Лиза замялась.
— А как ласкать? — спросила она чуть слышно.
Цыганка насмешливо покачала головой.
— Ай, как спросила! Ты молодая, чего тут объяснять. Так ласкай, чтоб душа его в рай ходила! Утром встанет — увидишь: не вино просить будет, любовь просить будет. Цыганка не молдаванка, всю правду говорит.
Она вильнула бедрами и пропала, точно сквозь землю провалилась. Лиза постояла еще немного, не соображая, во сне или наяву произошло с ней необычайное происшествие, и тихо направилась домой. Новые мысли целиком захватили ее.
Дождавшись первого же относительно трезвого Семенова появления, Лиза отправила его в ванну. Повторилось все, что предприняла она в прошлом месяце — купание, кормление, курение. После всех процедур Семен зевнул, потушил в тарелке сигарету и нерешительно направился на веранду. Лиза поднялась со стула и взяла его за руку. Повинуясь усилию ее маленькой, мягкой руки, Семен молча повернулся и пошел следом.
Уличный фонарь бросал мягкий, рассеянный свет в глубину комнаты. Чуть отсвечивал полированным, пластиковым боком высокий шкаф в углу. Таинственные теплые искры неожиданно загорались в глубинах зеркал трельяжа и так же неожиданно гасли. По спальне плыл прозрачный осязаемый полумраки вся она, казалось, походила на волшебную пещеру Аладина, покинутую разбойниками. Белейшие прохладные простыни притягивали к себе. Чуть покачивался от легкого сквознячка круглый вишневый торшер за изголовьем.
Семен невольно поежился. Он отвык от такой богатой обстановки.
— Садись, Сема, — мягко сказала Лиза, опускаясь на край постели.
Он молча опустился рядом и привычно сгорбился.
— Аленка сегодня с утра кашляла, — продолжала Лиза, опуская руку ему на плечо. — Как бы опять не заболела.
Семен хрипло откликнулся:
— Сквозняк тут у вас. Ты не смотри, что жарко. Сейчас чуть продует, и вот она, простуда. Много ли малышке надо.
— Да раскрывается она ночью, — пожаловалась Лиза. — Я уж десять раз за ночь встану, закрою, а смотришь — через пять минут одеяло опять все в ногах.
— Да… — неопределенно отозвался Семен.
Этот начальный их, после долгого взаимного враждебного молчания, как бы деловой разговор об Аленке был необходим как первый робкий шажок навстречу друг другу. Тонкий безошибочный инстинкт вел ее сейчас по правильному пути. Она заговорила не о том, что мучило ее больше всего на свете — о Семеновом беспробудном пьянстве и жестоком разрушении их семьи. Нет, совсем не о том. Лиза понимала, что Семен ждет именно этого неизбежно главного их разговора, но начать с упреков означало бы безнадежно испортить все дело с самого первого начала.
Что могло сейчас их сблизить, что могло хоть немного подвинуть друг к другу, что могло успокоить его подозрительную и агрессивную настороженность? Только Аленка. Дочка, их общее дитя, было тем единственным нерушимым началом, которое, помимо их отдельных воль и желаний, могло вновь привязать их друг к другу. Семена, не откликнувшегося на Аленкины беды, незачем было и окликать.