Как тот, первый снег…
Анастасия надела свою вечную каракулевую шубу прямо на тонкое платье. Натянула сапоги, не замечая, что зубья замка прикусили тончайшие черные колготки с бархатной набивкой. Кое-как замотала голову черным шарфом и вышла из дому, не взяв ключей.
В ее сумке лежали другие ключи — от возрожденной „хрущевки“ — и маленький белый медвежонок. Ей казалось, что он теплый, что он греет бок сквозь сумку, сквозь шубу, сквозь платье…
Снег скрипел под ногами мерно, умиротворенно. Он скрипел так, словно стоял большой мороз. Но она не чувствовала холода в полном безветрии. В мире, где остановилась жизнь.
Вот только пальцы ног, начиная с мизинцев, затекали и деревенели.
Настасья Филипповна шла под звездным небом в направлении близлежащего шоссе. Она шла по фантастическому миру темных окон, погруженных в сон домов, пустынной дороги и первозданного, чистого снега. В ночи он казался „безупречно чистым“, как выражаются в рекламе стирального порошка.
Наконец-то она одна — ни Евгения, ни Зои Степановны, никаких лиц и голосов из прошлого, из ее несчастного прошлого, о котором она хочет навсегда забыть, перевернуть прожитую страницу, заменить ее на чистую, как этот снег в ночи.
Вот и шоссе. Настя вышла на обочину и брела в направлении к городу. Сколько надо идти? Километр? Два? Пять? Она перестала ощущать не только время, но и расстояние. Просто перемещалась, двигалась, подобно тому, как это делали странники и паломники.
Пальцы на руках под тонкими перчатками, кажется, перестали сгибаться… И ноги стали уже не деревянными, а бронзовыми. Редкие машины время от времени проносились с сатанинским свистом. Те, кто ехали в них, наверное, принимали ее за невесть как выросший на загаженной обочине куст. Или за сумасшедшую, что было не так уж далеко от истины.
Она одна, одиночка, теперь — навеки. Если бы он был жив, ее малыш! Был бы он с ней, и неважно, кто бы там считался его отцом, хотя бы и сам Люцифер. Ну и что!.. Но сын покинул ее… И Бог покинул ее… А она покинула весь остальной мир. Почти как сестра Варвара…
Нет! Варвара перешла из одного мира в другой. Она все равно занята земными заботами — помогать болящим и страждущим. Она есть, существует — здесь и сейчас.
А Насти нет. Она ушла ото всех и вся. Она пытается убежать и от себя.
Боже, какие страшные черные деревья! Словно воинство Дьявола, они окружали ее со всех сторон, подступали к дороге, вот-вот загородят путь. „Как темно, как ужасно, как беспросветно“, — хотелось закричать.
И вдруг…
Вдруг Настя, словно по мановению волшебной палочки, оказалась в сплошной полосе света. Он исходил из двух светящихся точек, которые медленно надвигались прямо на нее. Так медленно, что она видела, как они, словно в сказке Андерсена глаза собак, превращались сначала в чайные чашки, а потом — в блюдца…
И некуда было свернуть, чтобы скрыться от этого света, потому что слева — обрыв, склон, снег и бурьян. А справа — дорога и лес, сугробы.
До ее слуха долетало урчание мотора — утробное, вулканическое. Чудовище не тормозило. Оно просто медленно, методично медленно надвигалось, словно явилось исполнить то, что Настя задумала — исчезнуть, не быть, раствориться, быть втоптанной в этот заснеженный асфальт, смешаться со снегом и растаять вместе с ним. Философы называют подобную страсть инстинктом смерти.
Она стояла посреди дороги, словно распятая на скрещении двух потоков света, покорная, наконец-то подчинившаяся судьбе, и смотрела прямо в глаза ослепляющему чудовищу. И не чувствовала, как по щекам катятся слезы и замерзают на шарфе, на воротнике из шкурок бедных новорожденных ягнят.
„Динозавр“ замер в шаге от нее, и она протянула руки, опираясь на капот, чтобы не упасть. И все равно осела на землю…
Какие-то темные фигуры уже суетились рядом с нею. Сильные руки подхватили ее почти неощутимое тело. Низкие голоса звучали взволнованно, но слов разобрать она не могла. И сама не произнесла ни звука, потому что голос замерз, как и слезы.
— Что ж это вы, девушка, по ночам разгуливаете? Да еще одна!
Настя молчала.
— Разве вы не понимаете, что это опасно? Что так можно стать жертвой преступления? Особенно в наше неспокойное время?
Она не отвечала. А „проповедник“ стащил с ее ног, которые она уже перестала чувствовать, сапоги и принялся массажировать, растирать ступни.
— А мы патрулируем и видим: бредет кто-то. Сначала показалось — призрак. Но призраки, по словесным портретам, в белом ходят. А вы в черном разгуливаете.
Настя продолжала молчать, но от „профессионального“, слегка кондового обращения милиционера почему-то становилось легче на душе.