Диана смутилась и ускорила шаг.
Перейдя несколько улиц, она вышла к берегу реки.
– Невезуха, – пробормотала она, подходя к светло-голубому бортику, окаймляющему набережную по всей длине.
Девушка безумно любила это место. Вид широкой синей Волги действовал успокаивающе. Было в этом что-то философское – люди живут и умирают, спешат, торопятся, плачут и смеются, а река ничуть не меняется. Течёт неспешно, несёт свои тяжёлые бессмертные воды через расстояния и дышит мерно, спокойно, бесконечно.
Девушка спустилась на самый нижний уровень набережной, где, присев на корточки, можно было дотянуться до воды рукой, и села на верхнюю ступеньку железной лестницы, исчезающей в глубине. По этой лестнице спускались зимой отчаянные люди, любящие купаться в проруби. Диана потрогала ледяную воду, и у неё тут же замёрзли пальцы. Она сжала мокрую ладонь в кулак и спрятала в карман.
На другой стороне Волги раскинулся Энгельс. Его город. Диана догадывалась, что живёт Антон где-то недалеко от его центра, и удивилась тому, что не знает где именно. Вдруг вспомнились его глаза, цвета летней, слегка запыленной городской листвы, блестящие, живые. Диана мечтала о нём два года. Ей нравился его широкий разворот плеч, пшеничные волосы, всегда так мило торчащие в стороны, его руки с пальцами музыканта – изящными и гибкими.
А теперь в его глаза смотрит другая. Его красивые руки касаются её, и она перебирает его светлые, мягкие волосы. Она, которая его ни капельки не достойна!
Диана сердито сморгнула вновь подступившие слёзы. «Не буду плакать! – подумала она решительно, – больше никогда я не буду из-за него плакать!»
Она, конечно, не сдержала этого обещания.
Девушка обняла колени руками и склонила на них гудящую голову. Хмурое небо над ней раскололось вспышкой молнии, а потом, чуть запоздав, вдали прогрохотал гром. На лоб Дианы упала первая капля, но она только закрыла глаза, позволяя редкому, ленивому дождю смывать следы слёз со щёк.
Капли запутывались в тёмных, длинных волосах цвета спелого каштана, которые, почувствовав влагу, тут же завивались в плотные тугие локоны. На сердце было тяжело и мерзко. Больше всего Диане хотелось спрятаться где-нибудь, где бы её никто не нашёл, свернуться там клубочком и заснуть, пока весь этот кошмар не закончится. Но она прекрасно понимала, что при её плотном графике такая роскошь недостижима.
В три часа у неё индивидуальное занятие по фортепиано, а потом нужно идти на репетицию – через месяц спектакль. Домой она сегодня попадёт только в восемь вечера, где её будет ждать домашнее задание и отчим, которому наверняка нужно будет сварить что-то съестное.
Диана вздохнула, открыла глаза и недолго наблюдала, как капли падают в речную воду и заставляют её идти мелкой кружной рябью. Вода в реке, отражая плачущее небо, сделалась серой и безликой, мокрый асфальт потемнел, и всеобщая осенняя картина набережной потускнела под дождём, как старый выцветший холст с пейзажем. Девушка поднялась на ноги, пригладила кудрявые волосы и направилась обратно к училищу.
В голове у неё роились невесёлые мысли.
Своего отца девушка помнила не слишком хорошо. Мелькали мимолётные воспоминания о тёплых больших руках, о добрых глазах, о весёлых играх, но если бы она попыталась представить его лицо, у неё бы не вышло. Лиза папу не помнила совсем.
Когда отчим впервые появился в жизни Дианы, он произвёл на неё странное впечатление. А точнее сказать, вовсе его не произвёл.
Ей было двенадцать, а сестре – семь лет, когда этот человек впервые переступил порог их дома. Мама представила его как Михаила Константиновича и сказала, что теперь они будут жить все вместе. Ди, помнится, восприняла эту новость спокойно, только поздоровалась. Но Лиза сразу спряталась за юбку матери, а ночью вся в слезах пришла к Диане в постель и бессвязно пролепетала, что ей страшно, что «новый дядя» заберёт её. Прошло полгода, прежде, чем она совсем перестала бояться отчима.
Михаил Константинович был невысоким, коренастым мужчиной с хорошей, подтянутой фигурой, тёмными волосами, и выглядел бы вполне привлекательно. Но дело было в его глазах. Такого тёмного оттенка глаз Диана не видела ни у кого. Его глаза напоминали дыры, и смотреть в них было жутко. Взгляд у отчима был тяжёлым, холодным и расчётливым. Если вспомнить поговорку, про то, что глаза – зеркало души, то души у этого человека не было вовсе. Лиза однажды сказала, будто в глазах у «нового дяди» живёт темнота. Положа руку на сердце, Диана была с ней согласна. А ещё она бы добавила, что темнота живёт не только у него в глазах.