«Интересно, в этой «голубятни» уже кто-нибудь умирал или я первая?» - подумала Роза, брезгливо расправляя по полу клетки брезентовую куртку для просушки.
- «Действительно, голубятня», - подумала Роза.- «Весь пол так засижен птицами, как будто на ее крыше устраивают отдых стаи перелетных птиц. Но это, наверное, тогда, когда в клетке никто не сидит. С утра ни одна птичка не села на решетчатый потолок, а то я бы с ней поговорила, подружилась бы с ней». Заметив место на полу, с которого дождь лучше всего смыл птичий помет, Роза расстелила там свое мокрое платье, чтобы тоже просохло. Остальную одежду она снимать не решалась, хотя солнце палило нещадно. Из-за просыхающей на ней одежды девушке казалось, что ее поместили в парилку. Часто она ловила себя на мысли, что каждую минуту ждет и надеется, что о ней вспомнят, придут и спасут ее, несмотря на все ее тяжелые предчувствия.
Теперь, выкатившись из-за башни, солнце светило так ярко, что Роза закрыла глаза. Засыпая, она успела подумать, что нежная белая кожа на ее лице обязательно сгорит, станет малиновой, и не только будет сильно болеть, но и вызовет смех у каждого, кто увидит это. И тогда он не пожалеет ее, а начнет смеяться, потому что загар этот будет в крупную клетку.
В это время на решетчатую крышу «голубятни» села, наконец-то, небольшая птичка. Она была похожа на дятла, сидевшего на старой березе перед школой в Туле, где училась Роза. Точно так же красными перышками были украшены его бока и хохолок на головке, и точно так же, как березу возле школы, дятел принялся своим длинным твердым клювом ожесточенно и очень старательно долбить железную проволоку в потолке «голубятни». Роза необычайно обрадовалась и сказала дятлу:
- Я понимаю, ты стараешься освободить меня, птичка, но ничего у тебя не получится. Не сможешь ты расклевать клетку, птичка, да если и расклюешь, то, как я спущусь с такой высоты? А если и спущусь, то вернусь назад, потому что смогу уйти отсюда только с Мишей, иначе, зачем все это было, зачем столько мучений я здесь вытерпела? А что приходится выносить Мише, я и представить не могу. Вот если бы, птичка, ты понимала человеческий язык, ты полетела бы к Николаю или к Дарье Петровне, или даже к смелой буфетчице Рае и напомнила бы им о нас с Мишей, послала бы ты, птичка, их позвать кого-нибудь на помощь нам с Мишей и остальным пленникам. Ведь Николай знает точно, где мы с Мишей, тем более у него мой паспорт! Вот ты, птичка, спросила бы у Николая, как он будет жить на свете, если сам отдал в рабство Мишу, сам привез меня, глупую, в это страшное место и здесь меня оставил? Пусть знает, что совесть его замучает!
Но дятел, казалось, слушал Розу, но не понимал и продолжал ритмично стучать клювом по железу. У Розы нестерпимо затекла нога, она открыла глаза и - проснулась.
Часть 26
Темнело. На западе закатившееся солнце откуда-то из-под горизонта окрасило белые облака в темно-фиолетовый, почти черный цвет, а небо под облаками было сиреневым и от этого очень красивым и грозным. На потолочной решетке клетки не было никакого дятла, а стук по железке слышался из-за входной двери.
- Кто это стучит? - крикнула Роза в щель между створками двери.
- Роза, не шуми, это я, Миша, - ответил голос, который Роза даже не узнала, то ли из-за того, что недостаточно давно его знала, то ли оттого, что Мишин голос меняла акустика этой башни.
- Миша?!! Это ты?
- Давай не будем разговаривать, пока я дверь не открою.
- А ты, что, меня открываешь? Один? - Розу распирали желание узнать все и сразу.
- Один. Я тебе не буду отвечать, пока не открою дверь, не обижайся. Нас услышать могут, - сказал ей Миша незнакомым голосом и снова начал стучать по какой-то железке. «Какое там, «услышать»?», - подумала Роза. Она ведь помнила, как кричала во всю глотку, пока не сорвала голос, но никто ее не услышал. «Не услышал никто или никто не отреагировал?» - засомневалась девушка после услышанных ею из-за двери «голубятни» слов Миши о его боязни, что их услышат.
Тем временем у Розы сердце вздрагивало в такт стучащему по железке молотку и от волнения дрожали руки. Мысли ее тоже прыгали, как будто клоуны на батуте в цирке, в который они ходили со школьным классом. Ей было страшно от мысли, что Миша ее увидит в таком ужасном, как ей казалось, виде. Но что она могла с этим сделать? Разумно ли сейчас переодеваться в свое красивое платье в горошек, с его открытыми плечами и шикарным бантом, если на ней, пусть нелепая, но такая удобная рабочая одежда, в которой не холодно будет ночью? Брюки, хоть и великоватые ей, но все же гораздо более подходящие для побега, чем платье, а в том, что Миша готовит их совместный побег и побег надо хранить в тайне, она не сомневалась.