И стоило тому, усмехаясь, медленно впутать в волосы ладонь, задирая голову Вершинина, стоило их взглядам пересечься, юноша зажмурился, болезненно выстанывая:
— Да-амфх…
— Повтори, mon angelot, я не расслышал, — с издевательской нежностью Олег коснулся губами чужих век, сцеловывая невольные слезы, повисшие на светлых длинных ресницах. — Ты меня любишь?..
Еще не закончив фразы, он аккуратно протолкнул второй палец сквозь чужие судорожно напрягшиеся на секунду мышцы, тут же расслабившиеся, стоило ему коснуться плотного бугорка простаты. Сережу натурально выгнуло от удовольствия, ударившего в голову сильнее алкоголя, и он торопливо зашептал, словно молитву:
— О Боже, Олежа… да, да, я люблю тебя… я люблю…
— А говорил ведь, что ненавидишь. А если бы я тебе поверил? — Радин усмехнулся, в ответ на возмущенный мутный взгляд из-под челки поворачивая к себе чужое лицо и пока коротко, мягко, но властно, целуя в приоткрытые окровавленные губы. — Как бы тебе тогда жилось, жемчужина моя, без этой любви и без этой грешной страсти? Да жилось бы ли?..
Сережа не хуже насмешливого своего любовника знал, что не жилось бы — но как хотелось хоть что-то возразить, хоть что-то доказать, и не дали сейчас этого сделать лишь движущиеся внутри пальцы, смазанные потеплевшим от кожи маслом. От чужого насмешливо-нежного шепота по коже волнами мурашки расходились, а Радин продолжал мучительно-медленно изласкивать изнутри тело юного любовника, целуя в плечи и покусывая шею, пока тот не выдохнул умоляюще:
— Пожалуйста… Олежа, п-пожалуйста, в-возьми меня… м-меня ноги уже не держат… не м-мучай…
Он и правда весь мелко дрожал, с трудом сдерживая собственное желание, от которого выть, во весь голос стонать хотелось и подаваться на умелые тонкие пальцы, растягивающие и расслабляющие, и старший прекрасно видел это.
— Хорошо, хорошо, — усмехнулся он, касаясь губами темнеющего на белоснежной в лунном свете коже пятна собственнической отметины на плече, но лишь вновь прошелся подушечками по чувствительной горячей точке. — Как мне тебя взять, mon angelot? — голос его стал глубже и чуть более хриплым — Олег знал, что такие разговоры смущают его любовника, и от этого его собственное возбуждение лишь возрастало. — Может быть, так же, как ты сейчас стоишь? Как девку деревенскую на сеновале? Или ты предпочтешь видеть меня и то, как я буду тебя любить? Или, может… сам захочешь взять на себя часть контроля, оседлав меня, словно наездник?..
— Хватит, хватит, хватит…
Голос Сережи дрожал почти до слез. Желание сводило его с ума, а такие вопросы лишь сильнее его распаляли, заставляя чувствовать, как с каждым словом и толчком чужих пальцев все сильнее разгорается жар внизу живота, волнами прокатывающийся по всему телу.
— В-возьми, как сам х-хочешь, мне все равно, только в-возьми уже…
Олег усмехнулся и медленно высвободил пальцы, вытирая их о прогнувшуюся тут же поясницу застонавшего любовника, легкими движениями ладони смазал оставшимся на руке розовым маслом собственный член и сжал чужие бедра, рывком перевернув юношу на спину и подтягивая к себе — тот едва успел перехватить ладонями изголовье, чтобы не вывернуть запястья.
— Ты знаешь, что я всегда рад увидеть, как ты, говорящий мне постоянно о своей ненависти, таешь от нашей любви и плачешь, как девочка. Мне нравится видеть, как ты кусаешь губы, пытаясь не застонать от удовольствия, которое я тебе дарю, как жмуришься, выгибаясь… — закинув тонкую ногу юноши на плечо, крепко сжав одной ладонью изгиб чужой талии и слегка помогая себе второй, Радин медленно толкнулся в чужое тело, с наслаждением выдыхая. — Ты все еще такой узкий, боже, поверить не могу, что ты и впрямь мне не изменяешь… по крайней мере, не в этом плане.
Сережа всхлипнул, до боли сжимая изголовье, едва не срывая ногти о дерево, но промолчал. Промолчал о том, что никогда и никому не отдастся, кроме него, никогда и ни с кем не был и не будет настолько близок, настолько открыт — и промолчал о том, что никогда не изменит, о том, что одна мысль о возможности подобного — болезненна и мерзка…
Медленные, поначалу неглубокие и почти осторожные движения чужого твердого от возбуждения члена внутри заставляли его выгибаться и подаваться на них, в кровь закусывая губы. Олег усмехнулся, позволяя болезненно-выпрямленной ноге спасть с его плеча на локоть, наклонился к вьющемуся на серых простынях любовнику, слизнул проступившую на обветренной коже кровь и поцеловал — грубо, властно, глубоко, не позволяя отстраниться, когда толчки стали сильнее и быстрее, не позволяя Сереже даже вдохнуть нормально, и оборвал этот поцелуй лишь когда златовласый юноша не сдержался и застонал в чужие губы.
— Вот, наконец-то. А то скулил, шипел тут, как перепуганный котенок. Я уж подумал было, что тебе не нравится, что я делаю.
— Н-нравится… Но… усмфха-ах… услышат же… Ты сам сказал… потише… — на длинных светлых ресницах дрожали капельки слез.
Олег поморщился и, разжав ладонь, гладившую Вершинина по поясу и ребрам, накрыл ей чужие губы.
— Ничего. Теперь не услышат, хоть кричи. Но лучше, — он усмехнулся, резким рывком вбившись в чужое тело на всю длину и продолжая двигаться с полным размахом и со всей силой. -…лучше и правда кричи. Покажи мне, насколько тебе это нравится, и не разочаруй меня.
Мужчина приник губами к изогнутой шее, обрамленной золотыми прядями, чувствуя, как изгибается под ним чужое тело, как отчаянно сжимает Сережа коленом его локоть, погладил напряженное тонкое бедро парня и медленно, со вкусом, сжал зубы на вскинутом костлявом плече.
Шепот его казался ласковым шипением, вкрадчивым ядом смыкающего кольца вокруг беззащитной жертвы змея.
— Ты мой, жемчужинка. Ты мой, мой, мой…
— Твой… — почти немо выдыхал в зажавшую рот ладонь Вершинин, теряя себя в темноте и болезненном удовольствии. Опьянение лишь обостряло ощущения, почти отступив, но оба казались пьяными, сплетаясь телами на поскрипывающей гостиничной кровати, обмениваясь горячими глубокими поцелуями и царапинами на коже…
Олег не жалел юного своего любовника ни капли, изласкивая его тело до боли, сжимая до кровоподтеков, целуя плечи и шею до алых пятен, вталкиваясь в раскрытые бедра с порой лишней резкостью. Но Сережа только стонал в сменившие закрывшую рот руку любовника свои ладони, выгибался, кусая пальцы, просил почти неосмысленно — «Сильнее!» — словно надеясь слиться воедино с чужим телом, подмахивал бедрами навстречу чужим, каждый раз вздрагивая всем телом, повторяя бесконечно молитвенное «о боже…» и чужое имя.