Опершись о борт, я предался этим мыслям, как вдруг нежный, тихий голос возвратил меня к действительности, то был голос девушки, о которой я думал.
— Извините, что я беспокою вас, — сказала она, — но мне кажется, ваш друг ищет вас.
Она говорила со скромностью и самообладанием хорошо воспитанной девушки. Легкий румянец, появившийся на ее щеках, сделал ее, на мой взгляд, еще прелестнее. Я поблагодарил ее и поспешил к Ромейну.
Он стоял возле решетки машинного отделения. Я тотчас же заметил в нем перемену. Его глаза лихорадочно блестели, а во взгляде застыл дикий ужас. Он схватил меня за руку и, указывая вниз, в машинное помещение, спросил:
— Что вы слышите?
— Слышу шум машины.
— Ничего больше?
— Ничего… А что слышите вы?
Он вдруг отвернулся.
— Я вам скажу это, когда мы высадимся, — ответил он.
СЦЕНА ВТОРАЯ
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
При приближении к гавани Фолькстона волнение Ромейна, казалось, успокоилось. Голова его склонилась на грудь, глаза полузакрылись — он походил на усталого, тихо засыпающего человека.
Сойдя с парохода, я решился предложить нашей прелестной спутнице занять для нее и ее матери места на лондонский поезд. Она поблагодарила меня, сказав, что приехала к знакомым в Фолькстон. Говоря это, она смотрела на Ромейна.
— Мне кажется, он очень болен, — произнесла она, слегка понижая голос.
Не успел я ответить, как ее мать с удивлением посмотрела на нее и обратила ее внимание на знакомых, приехавших встретить их. Уходя, она бросила последний нежный и грустный взор на Ромейна. Он не только не ответил ей, но даже не заметил ее взгляда. По дороге к поезду он все сильнее и сильнее опирался на мою руку. Сев в вагон, он тотчас же погрузился в глубокий сон.
Прибыв в Лондон, мы отправились в гостиницу, где мой друг обычно останавливался. Продолжительный сон дорогой, казалось, принес ему некоторое облегчение. Мы пообедали вдвоем в его номере. Когда слуга удалился, я убедился, что несчастный исход дуэли все еще мучил его.
— Я не могу смириться с мыслью, что убил человека, — сказал он. — Не оставляйте меня!
В Булони я получил письмо с извещением, что моя жена и семейство приняли приглашение знакомых приехать пожить на берегу моря. Таким образом, я был спокоен за них и целиком мог принадлежать своему другу. Успокоив его, я напомнил о нашем разговоре на пароходе. Он постарался изменить тему беседы, но мое любопытство было слишком велико и я стремился помочь ему вспомнить, в чем было дело.
— Мы стояли около машинного отделения, — напомнил я, — вы спросили, что я слышу, и обещали, когда мы высадимся, рассказать, что слышали сами.
Он перебил меня:
— Я начинаю думать, что это была галлюцинация. Не следует обращать слишком большое внимание на все, что говорится в столь ужасном состоянии. На мне кровь человека…
Я перебил его в свою очередь…
— Я отказываюсь вас слушать, если вы будете продолжать так говорить о себе, — заявил я ему. — Вы настолько же ответственны за смерть молодого человека, как если б наехали на него на улице. Я не подходящий собеседник для человека, рассуждающего подобно вам. Около вас следует находиться доктору.
Я действительно сердился на него и не находил причины скрывать это.
Другой человек на его месте, пожалуй, обиделся бы. В характере Ромейна была врожденная кротость, проявлявшаяся даже в минуты сильнейшей нервной раздражительности.
Он взял меня за руку.
— Не сердитесь на меня, — просил он, — я постараюсь думать, как вы. Но будьте и вы снисходительны. Посмотрите, как я проведу сегодняшнюю ночь. Завтра утром я сообщу вам, что обещал сказать на пароходе. Согласны?
Конечно, пришлось согласиться. Комнаты, где мы спали, сообщались дверью. По его просьбе я оставил ее отворенной.
— Если окажется, что я не могу спать, — объяснил он мне, — то все-таки мне хочется сознавать, что в случае надобности я могу позвать вас.
Три раза я просыпался в эту ночь и, видя свет в его комнате, приходил к нему. Во время путешествия он всегда возил с собою несколько книг. И теперь я застал его за чтением.
— Должно быть, я выспался в вагоне, — сказал он, увидел меня. — Но это ничего, то, чего я боялся, не случилось. Я привык к бессонным ночам. Ложитесь и не беспокойтесь обо мне.
На следующее утро он снова отложил объяснение.
— Согласны вы подождать еще немного? — спросил он.
— Если хотите…
— Сделайте мне это одолжение. Вы знаете, что я не люблю Лондон. Уличный шум мешает мне заниматься. Кроме того, я должен сообщить вам, что шум стал мне еще неприятнее со времени… — он запнулся в замешательстве.
— С того времени, как вы смотрели в помещение машинного отделения? — спросил я.
— Да. Мне не хочется подвергать себя случайностям, оставаясь в Лондоне на вторую ночь. Я хочу оказаться в совершенной тишине. Не поедете ли вы со мной в Венж? Как ни скучно там, вы найдете себе развлечение: там, как вам известно, хорошая охота.
Час спустя мы выехали из Лондона.
Аббатство Венж, по моему мнению, самое уединенное поместье в Англии. Если Ромейн нуждался в тишине, он не мог сделать лучшего выбора.
Возвышаясь в северной части Йоркшира, на одном из холмов дикой равнины, поросшей вереском, развалины старого монастыря видны со всех четырех сторон света. Предание рассказывает, что в то время, когда в аббатстве жили монахи, оно было окружено многочисленными деревнями и гостиницами для принятия богомольцев, стекавшихся со всех стран христианского мира.
От всех этих построек не осталось и следа. Набожные жители покинули свои жилища, как говорят, во времена Генриха VIII, который, уничтожив монастыри, отдал аббатство и обширные земли Венжа своему верному другу сэру Милю Ромейну. Сын и наследник Миля построил дом, пользуясь без стеснения материалом из крепких монастырских стен. За исключением некоторых незначительных изменений и переделок, дом стоит в прежнем виде и до сих пор.
На последней станции железной дороги нас ждали верховые лошади. Была прекрасная лунная ночь, и мы значительно сократили дорогу, проехав равнину по тропинке. В десятом часу мы прибыли в аббатство.
Уже несколько лет прошло с тех пор, как я был в гостях у Ромейна, но ничто, казалось, не изменилось ни в доме, ни вокруг него. Добродушный северянин буфетчик и его жена, шотландка, казалось, нисколько не постарели. Они встретили меня так, будто я уезжал дня на два и снова вернулся жить в Йоркшир. Мне приготовили мою прежнюю спальню, и безукоризненная старая мадера приветствовала нас, когда мы сошлись с хозяином в средней зале, служившей столовой.
Мы сидели друг против друга за хорошо сервированным столом, и я уже надеялся, что влияние его деревенского жилища начало действовать успокаивающим образом на расстроенную душу Ромейна. В присутствии своих старых верных слуг он, казалось, находил силу не поддаваться гнетущим угрызениям своей совести. Он говорил со слугами спокойно и ласково и выражал удовольствие, что снова видит в своем старом доме давнишнего друга.
Незадолго до окончания ужина случилось происшествие, испугавшее меня. Я только что передал вино Ромейну, и он наполнил свой стакан, но вдруг побледнел и поднял голову, будто прислушивался к чему-то неожиданному. В комнате не было никого, кроме нас, и я в эту минуту не говорил с ним. Он подозрительно оглянулся позади себя на дверь, ведущую в библиотеку, и позвонил в старинный колокольчик, стоявший возле него на столе. Когда вошел слуга, он приказал ему затворить дверь.
— Вам холодно? — спросил я.
— Нет. — Но, одумавшись, тотчас же дал другой ответ, совершенно противоречащий первому. — Да, вероятно, огонь в библиотеке погас.