Вдруг орган замолк, ударов не стало более слышно. Среди воцарившейся тишины на кафедру, обитую черным, взошел человек в черной рясе и обратился с речью к собравшимся богомольцам. Волосы его преждевременно поседели, лицо было мертвенно-бледным, как лицо распятого Христа рядом с ним. Мерцание свечи, упавшее на него при повороте им головы, резко обозначило глубокие впадины на щеках и отразилось в его сверкающих глазах. Тихим и дрожащим сначала голосом он изложил свою проповедь. Неделю назад в Риме умерли две замечательные личности. Одна из них была благочестивой женщиной, отпевание которой происходило в этой самой церкви. Другой был преступником, обвинявшимся в убийстве, он умер в тюрьме и отказался принять священника — остался без раскаяния до конца жизни. Проповедь последовала за душой умершей, получившей отпущение грехов, в небесные обители, где она получила свою награду и описывала встречу с дорогими сердцу, отошедшими раньше нее. Все это было выражено в таких благочестивых и трогательных выражениях, что женщины и даже многие из мужчин плакали. Совершенно иное происходило, когда проповедник с той же верою, которая внушила ему описание райских блаженств, стал рисовать путь погибшего человека от смертного одра до его вечного местопребывания — ада. Страшные вечные муки казались вдвое более ужасными в пламенной речи проповедника. Он описывал, как голоса матери и брата убитого будут преследовать его, вечно раздаваясь в ушах убийцы.
— Я, говорящий вам это, слышу эти голоса! — воскликнул он. — «Убийца, убийца, где ты?» Я вижу его, вижу, как убийцу втолкнули в ряды никогда не знающих сна осужденных, вижу, как его жжет вечный огонь, вижу, как он извивается от непрерывных мук, которым нет конца.
Эта ужасная напряженность воображения достигла крайних пределов, когда, упав на колени, он стал молиться перед Распятием, прося для себя и своих слушателей смерти кающихся грешников, которым грехи отпускаются все искупляющим именем Христа. По церкви раздались истерические крики женщины. Я не мог вынести дольше, выбежал на улицу и вздохнул опять свободно, взглянув на прекрасное безоблачное ночное небо, усеянное мирно сверкающими звездами.
И этот человек был Ромейн!
В последний раз я видел его среди его великолепных произведений искусства, он увлекался литературой и был гостеприимным хозяином удобного и до мельчайших деталей роскошного дома. Теперь я видел, что из него сделал Рим.
— Да, — сказал мне мой спутник, — церковь не только умеет найти людей, наиболее пригодных ей, она еще развивает в этих людях качества, которых они сами в себе не сознавали. Этой весьма понятной причиной объясняются те успехи, которые всегда делала и поныне делает католическая религия. Благодаря великой реформации скандалы папской жизни прошлых столетий искупились образцовой жизнью духовенства начиная с низших и кончая высшими ступенями. Если бы между нами явился теперь новый Лютер, где бы он нашел достаточно вопиющие и распространенные злоупотребления, которые возмущали бы христиан? Он не нашел бы ничего подобного и, вероятно, снова примкнул бы к римской пастве.
Я слушал, не делая никаких возражений. Говоря правду, я думал о Стелле.
6 марта.
Я был в Чевита-Веккии, чтобы на прощание угостить офицеров и экипаж до отплытия яхты в Англию.
Расставаясь, я сказал, что желал бы купить яхту и что позже мы еще поговорим об этом с моими гостями. Это заявление было встречено с энтузиазмом. Я действительно полюбил экипаж яхты, и, мне кажется, я, не ошибаясь, могу сказать, что все, начиная от шкипера и кончая каютным юнгой, отвечали мне тем же. Судя по всему, мне суждено вести в будущем бродячую жизнь, разве только… Нет! Мне необходимо иногда думать о возможности более счастливой будущности, но лучше не записывать подобные мысли. У меня есть на примете прекрасное судно, денег у меня много.
По возвращении в Рим сегодня вечером я нашел там письмо от Стеллы.
В нем она высказывает ту же просьбу, что ее мать. Зная, что я в Риме, она также желает иметь известие об одном иезуитском священнике, миссионере по имени Пенроз.
«При встрече я вам расскажу, как должна ценить его доброту. А пока скажу только, что он — совершенная противоположность с отцом Бенвелем и что я была бы крайне неблагодарной, если б не желала ему счастья».
Это странное, но, по моему мнению, вовсе неудовлетворительное объяснение. Кто такой Пенроз? И чем он заслужил такую благодарность? Если бы кто-нибудь сказал мне, что Стелла могла подружиться с иезуитом, я, чего доброго, ответил бы ему весьма резко. Подожду дальнейших объяснений и еще раз обращусь за справками к племяннику хозяина.
7 марта.
Кажется, мне не удастся лично убедиться в достоинствах мистера Пенроза. Он за тысячи миль от Европы и подвергается таким опасностям, что его благополучное возвращение крайне сомнительно.
Миссия, к которой он принадлежит, первоначально отправлялась в Центральную Америку. Прежде чем миссионеры отплыли из Ливорно, до Рима дошли слухи о новой войне, разгоревшейся в этой неспокойной части света. Получив эти неутешительные известия, начальство приказало миссии отправиться в Аризону, граничащую с Новой Мексикой и недавно купленную Соединенными Штатами. Здесь, в долине Санта-Круз, иезуиты двести лет назад впервые сделали попытку обращения индейских племен, но потерпели неудачу. Дом, где они жили, и часовня теперь груда развалин, и одно имя апачских индейцев заставляет всех избегать плодоносной долины. В эту местность, полную плохих предзнаменований, направились Пенроз и его товарищи, и теперь они рискуют жизнью, пытаясь оказать на сердца этих кровожадных дикарей влияние христианства. До сих пор от миссионеров нет никаких известий, и достоверных сведений нельзя ждать ранее нескольких месяцев.
Что скажет на это Стелла? Я отчасти начинаю понимать, почему Стелла интересуется Пенрозом. Он — нечто вроде героя. Мне хочется узнать дальнейшие подробности о нем.
Завтрашний день будет памятным для меня. Завтра я еду из Рима в Сен-Жермен.
Я распорядился, чтобы в случае дальнейших известий, способных заинтересовать мистрис Эйрикорт или Стеллу, они были сообщены мне. Банкир обещал писать мне, если в жизни или намерениях Ромейна произойдет перемена. А мой хозяин сообщит мне, если в Риме будут получены известия от миссии в Аризоне.
Шестая выписка
Сен-Жермен, 14 марта.
Я приехал вчера. Усталость от путешествия и радостное волнение при свидании со Стеллой помешали мне приняться за свой дневник, когда я пришел в себя.
Она похорошела еще больше, ее стан, прежде несколько худощавый, теперь стал полнее. Растерянный, тоскливый взгляд исчез, вернулась прежняя нежность цвета лица, и глаза ее снова приобрели ту ясность выражения, которая очаровала меня в былые годы. Может быть, это следствие утешительного влияния ребенка, действие времени и мирной жизни, которую она ведет теперь, — одно только несомненно, я никогда не воображал, чтобы могла так скоро совершиться перемена к лучшему, подобная той, какую я нашел в Стелле через год.
Что касается ребенка, то это веселый, добродушный мальчуган, в моих глазах, он обладает одним большим достоинством — не похож на отца. Я видел, с каким серьезным удивлением мать взглянула на меня, когда я взял мальчика на руки. Я уверен, что мы с ним будем друзьями.
Кажется, даже для мистрис Эйрикорт воздух Франции и французская кухня оказались полезными. Она смотрит лучше, язык ее болтает быстрее, чем прежде, и веселое расположение духа вернулось к ней настолько, что месье и мадам Вилльрэ уверяют, что в ее жилах непременно должна течь французская кровь.