Мне нравится Марина. Она не сногсшибательная, но и не отвратительная. Совершенно обычная. За ночь обслуживает одного-двух клиентов; кажется, на прокорм ей хватает. Она совсем худенькая — наверное, особого прокорма и не требуется. Как и мне. Мне не нужны все эти яства, которые готовит Мариса; мне необходима простая подзаправка, чтобы я мог заниматься с детьми физкультурой, раз или два в неделю судействовать на матчах и, конечно, бродить по вечерам. Пища утратила вкус. Жителям нашего селения, этим ходячим мощам, похожим на скульптуры Джакометти, истощенным и изможденным, для пропитания надо немного, их вкусовые луковицы давно пришли в негодность из-за соленого, едкого воздуха.
Невесть откуда на стену вспрыгивает кошка и, прекрасно удерживая равновесие, ступает по ней мягкими лапками. Еще одна зверушка. Настоящая, живая, теплая, пушистая. Как только волки не разорвали ее на куски?
Мы с Мариной видим, как двое, мужчина и женщина, целуются, потом отпирают дверь и входят в обветшалый дом. Мы завидуем, что их объятия искренни и сердечны, что им есть куда идти, пусть даже стены не очень прочные. Наверное, не всех еще оставила удача. Не все мучаются от болезней, от рака или Эболы, не все падают с лестниц и ломают хребет, не все…
Дождь шелестит по ее зонтику — будто щетка джазового барабанщика по том-тому. В присутствии Марины я снова задумываюсь о музыке и кинематографе минувшего столетия, когда меня еще на свете не было. Родился я не раньше 2015 года — фильмы уже стали грубыми и топорными, наши бестолковые режиссеры всюду пихали мелодраму; нуар и джаз остались в прошлом веке, но Марина привносит с собой аромат былой Европы. Надеюсь, сегодня она еще поговорит на древнем языке.
Полицейские не обращают на нее внимания. Может, вообще ее не видят — так быстро она ускользает, словно кошка, подворотнями и закоулками. Я не знаю точно, откуда она. Однажды она упомянула, что родом из Чехии, а за несколько месяцев до того рассказывала про свою семью в Польше. Насколько я могу судить, у нее восточно-европейский акцент, но она может оказаться латышкой, эстонкой или литовкой, почем мне знать? География никогда не была моей сильной стороной. Не уверен, смогу ли отыскать эти страны на карте. Думаю, она все это просто сочиняет. Да и какая разница? Мне нравится, когда люди привирают, создают собственный образ. Лет двадцать назад правительство открыло границы для иммигрантов, а затем смягчило строгие законы и позволило разношерстной и разномастной рабочей силе прочно обосноваться, полагая, что это укрепит экономику и даст нации новую надежду, поддержит промышленность и моральный дух, и наша в целом недоверчивая натура даже увлеклась этой мыслью: добавить пряностей в пресное месиво — какой от этого может быть вред? Но законы сделались чересчур мягкими, контроль ослабел, открылись шлюзы для приезжих со всего мира, порой проникавших в страну нелегально (как Марина? привезли ребенком, а потом бросили?), и нормальная, обычная недоверчивость сменилась возмущением и чувством, что нас предали. То был просто очередной бюрократический промах, прокол, просчет, вроде тех грязных делишек, что творились столетиями; бессильная политика, которой не помешали бы строгие и ясные правила и разграничения, и вместо густой черной масляной краски в стиле немецкого экспрессионизма мы получили тусклую размытую акварель, такой у нас фон. (Уверен, эта искусствоведческая аналогия порадовала бы мою мать. Зачем я по-прежнему стараюсь порадовать свою мать? Мое нежное сердце по-прежнему сбивается на незрелые мальчишеские ритмы.)