Я смотрю на часы и даю свисток. Игра окончена. Все расходятся без малейшего огорчения. Мне плевать на них на всех. Меня это огорчает ничуть не больше.
Едва углубившись в недра школы, я вижу их. Опять эти две девчонки. Меня передергивает от их вида. Я шагаю по школьному коридору, а они стоят и не сводят с меня глаз. Приближаюсь к ним — недавно надраенный пол поскрипывает под моими кожаными ботинками (я всегда переодеваюсь: на уроках я, естественно, одет по-спортивному, но в остальное время, особенно на встрече с директором, полагается деловой костюм). Мы в темной, бессолнечной части школы — плотные ряды деревьев за окном отбрасывают непроницаемую тень, в коридоре совсем мрачно, только тусклый свет от мерцающей люминисцентной лампы впереди — так что эти двое кажутся темными фигурами, тенями, только глаза поблескивают цветными контактными линзами, которые они вставили сегодня. В школе пытаются это запретить, но борьба не приносит плодов. Эти сверхсильные контактные линзы производства ОРКиОК можно настраивать, а если соединить их с головной гарнитурой, то ученики могут разглядеть классные учебные экраны с приличного расстояния или даже приближающуюся ракету за несколько километров.
— Немото-сенсей, ничего, что мы пришли сегодня поговорить с вами? — спрашивает Сиори Такеяма, она явно верховодит и явно слетела с катушек.
Они обе нервируют меня. Я пытаюсь выглядеть погруженным в себя, как будто у меня много дел и нет времени останавливаться и трепать языком.
— Что такое?
— Мы обе собираемся в следующем году подать заявку на вступление в Силы самообороны и хотим узнать насчет физических требований и…
— В этом вопросе вам поможет инструктор по военной подготовке.
— Да, но может быть, несколько подсказок насчет физических тренировок, как добиться идеального тела, вы же знаете…
Она хочет, чтобы я рассмотрел ее тело — тактика отнюдь не утонченная, такая очевидная. Поэтому я смотрю ей прямо в глаза. Та, которая пониже, расплывается в ухмылке. Почти что чувствуется, как их поры сочатся феромонами.
— Я прошу извинить, но у меня сейчас урок, возможно, будет время попозже…
— Но…
Эти феромоны — будто пыль и обломки, которые остались от какой-то звезды и прямо передо мной пытаются образовать новую планету, плодородную и пригодную для жизни.
— Нет, извините, я…
Слова застревают в горле, едва я их выпаливаю, спокойствие мигом покидает меня. Что происходит с этими двумя? Как получается, что в разговоре с любым своим учеником я могу сохранять хладнокровие, а когда появляются эти суккубы, моя кровь вскипает? Что за злобный напор, что за…
У меня нет времени размышлять, потому что меня вызвали. Мне приходится оставить мысль о кофе и направить стопы в кабинет директора. Он знает, что у меня до следующего урока не меньше полутора часов, и потому готов потратить на меня свое драгоценное время. Такой он человек, тратит свое драгоценное время; я уверен, в запасе у него полным-полно придирок. Записка на моем рабочем столе гласит, что я должен явиться в его кабинет для «краткой беседы», и я вздыхаю. Такой вот я теперь вздыхатель.
— Наша школа — механизм особого рода.
Он всегда начинает свою тираду/филиппику/исповедь/лекцию/«краткую беседу» с какого-нибудь высказывания, волнующего и бодрящего, заранее подготовленного и отработанного, обычно заимствованного и чаще всего неуместного. Как я уже говорил, мой отец был знатоком литературы, даже держал у себя настоящие бумажные книги и постоянно приводил выдержки из Флобера, Оэ и Кундеры, так что любую цитату я узнаю с лету, едва услышу. И у меня на языке они постоянно вертятся — сейчас что-нибудь вспомню.
— Садитесь, дружище.
Сегодня он, кажется, в бодром расположении духа, а это о чем-то говорит, даром что ему за восемьдесят и выглядит он потрепанным. Выходить на пенсию он отказывается. Мы не уверены, что его пребывание здесь вообще законно, но он такой человек, всегда стремился попирать авторитет начальства. А теперь, в этом загнивающем селении, он сам авторитет и начальство. Призывы к изменениям громогласно раздавались целое десятилетие, насколько я помню — я начал здесь работать в возрасте двадцати двух лет, и уже тогда всем осточертели его эксцентрические выходки.
— Нашей школе нужны такие, как вы. За вами будущее не только этой гибнущей школы, но и этой злосчастной страны, нам нужны такие замечательные личности вроде вас, чтобы дать надежду всей этой кретинической молодежи.