Более всего Игорь Васильевич мечтал оказаться задержанным нарядом милиции и быть упрятанным в камеру, где его не смог достать бы тот… Игорь Васильевич не сумел подобрать нужного определения – лишь нервно передёрнул плечами и вновь бросил диковатый испуганный взгляд на небо, в котором его внимание особенно привлекла огромная чёрная туча, медленно наползавшая на город с запада. Игорь Васильевич не выдержал и вбежал в какой-то тихий дворик, заросший клёнами и кустами сирени. Под кленами, у раскрытых подъездов сидели на скамейках старушки, молодые мамы прогуливали маленьких детей, в песочнице возились дети постарше, мужчина лет тридцати в дорогом спортивном костюме держал на поводке большого чёрного дога. Дог строго зарычал на нежданно вбежавшего в уютный дворик грязного бомжа.
– Тебе чего здесь надо, мужик?! – не менее строго прикрикнул на Игоря Васильевича хозяин дога.
Игорь Васильевич виновато развёл руками, бестолково потоптался на месте и вдруг неожиданно для себя бухнул:
– Вы бы лучше домой шли – на улице сейчас опасно оставаться!
– Я сейчас собаку спущу – если через три секунды ты ещё здесь будешь оставаться! – нехорошо усмехаясь, предупредил наглого бомжа хозяин дога.
Игорь Васильевич резко развернулся и побежал прочь из дворика. Новая вспышка обжигающего страха натолкнула его на спасительную, как казалось, мысль немедленно мчаться к железнодорожному вокзалу – туда, где всю ночь напролет много света и людей…
Глава 7
Пятистенок остекленевших цыган, действительно, ни с чем другим спутать было бы невозможно. Даже водитель-балагур Коля на этот раз промолчал, когда непрофессионально резко затормозил «Мерседес». Колю оправдало лишь то обстоятельство, что столь же непрофессионально резко затормозили и кравшиеся за «Мерседесом» джипы. В полном молчании мы выбрались наружу и вытаращенными глазами принялись рассматривать дом.
Он стоял несколько особняком от других домов и заканчивал, очевидно, собой улицу и, вообще, являлся крайним во всей цыганской слободе. За ним уже ничего не виднелось, кроме крон кленов, тополей и ив начинавшегося Сучьего Леса. В отличие от остальной слободы, погруженной в черный мрак и глубокую тишину, стоявший перед нами дом и окружавшее пространство вокруг него заливал яркий праздничный свет. Каждый из нас, наверняка, молчаливо удивился – как это мы не заметили такого яркого света раньше, пока петляли по тёмным улочкам слободы.
– Это то, что мы искали, – негромко произнес Сергей Семенович и так же негромко, но без сомнения, что кто-либо из подчиненных его не услышит, приказал: – Внимание! Пятиминутная готовность! Соблюдать тишину!
Коротко бряцнули вытащенные короткоствольные автоматы и никто больше не проронил ни слова. Мы приступили к визуальному изучению дома.
Как я уже оговорился – пятистенок цыган и окружающее пространство вокруг заливало яркое и, именно, праздничное освещение, и в связи с этим замечанием сразу обязан подчеркнуть, что праздники бывают всякие, и в данном случае, мы столкнулись, несомненно – не с празднованием Нового года или Дня защиты детей. В золотисто-багровом свете, щедро лившемся из окон цыганского дома угадывались штрихи, тени и полутона грозных ритуальных огней, автоматически заставлявших работать фантазию в бесконечно мрачном режиме – может, это раскрывал и закрывал пасть огнедышащий дракон, купленный предприимчивыми цыганами у заезжих чертей, торгующих крадеными из Ада товарами, или там кривлялись в ужасных судорогах обложенные льдом саламандры, как известно – созданные из огня, а быть может, индусы-факиры, приехавшие в гости к своим этническим родственникам, гасили болтливыми влажными языками факела, а затем вновь их зажигали усилием одного лишь взгляда чёрных непроницаемых и недобрых глаз.
«Я бы не рискнул заходить в этот дом!» – едва не сорвалось у меня с языка, но я своевременно вспомнил приказ генерала и со скрипом сжал зубы, отметив про себя, что не менее подозрительным дополнением к удивительным иллюминационным эффектам служил достаточно гадкий звуковой фон, не сразу – а лишь спустя минуту-другую, но всё таки услышанный нами. Чуткие, натренированные уши Сергея Семеновича, возможно, уловили едва слышную какофонию, звучавшую вокруг дома в ту самую секунду, как только он вышел из «Мерседеса». Самое первое впечатление, производимое сложным многослойным звуком, напоминало слабевшее с каждым вздохом дыхание умирающего – хриплое, слабое, как огонёк свечи на ветру, самим фактом своей безнадежной хрипоты и крайней слабости, вызывавшее мысли о вечном покое на кладбище. Кто-то, может быть, умирал внутри дома или во дворе. А может, это так каким-то образом ухитрялся дышать сам дом, сжигаемый изнутри зловещим багрово-золотистым пламенем.