— Прекрати, Том, тут нечем дышать, — проворчал Марк, — Открой окно.
Том недовольно цокнул и открыл окно. Тут же в салон ворвались мелкие капли дождя и ледяной пронизывающий ветер.
— Так, подышали свежим воздухом и хватит, — сказала я, — Холодно ведь.
— Мне нет, — пожал плечами Марк.
— А мне да, — проворчал Том, — Поэтому я закрою.
— Хотя бы не кури, — взмолился Марк.
Под рок-музыку и возбужденную болтовню ребят мы доехали до деревни. Я вышла, попрощалась с каждым из них и пошла в дом. А они зачем-то поехали дальше, вместо того, чтобы повернуть обратно, в город огней и кафетериев.
Песня о живой
Кукушка из часов. Охапка листьев, разлетающаяся в сторону юга. Как будто так уже было. Как будто так уже будет.
Кукушка из часов. Сквозняк, открывающий дверь. Кто-то стоит на пороге. Кто-то, пахнущий смолой и хвоёй.
Кукушка из часов. Начало отсчета. На последнем издыхании бьют куранты. Когда закончится бой, всё исчезнет. И запах хвои, и золотые листья, и белые перья в воде, и гранитовые скалы.
Кукушка из часов. Только она да старый дом, единственная тропинка, ведущая к нему, заросла вереском и полынью. Снег уже не греет — он обжигает. Пламя в камине превратилось в тлеющие угольки. Прямо как я.
Больше не сплю. Больше не сижу дома. По ночам я гуляю по тропинкам, слушая ухание сов и стрекот кузнечиков. Похожа на взъерошенного мокрого птенца. Вернуться бы в теплые дни.
Я начинаю слышать шепот колосьев. они говорят о загорелых босых ногах, порхающих мотыльках, дождевых червях и пылью из-под колес машин. Деревья поют о старых жильцах, которые сбежали из этой тишины, побросав дома, полные секретов, старых игрушек и музыкальных шкатулок. Птицы рассказывают о прошедшем лете. Кроты — о поверхности, для них такой же недосягаемой и смутной, как для нас небо.
Они смешиваются воедино, а я, сколько бы не затыкала уши, не могла от них скрыться. Сначала я пугалась, потом мне стало всё равно. Всё смешалось в единую кашу, явь с наваждением и радость со страхом. Это было как дремота, как сон, в который иногда пробираются частички реальности. Никто не замечал этого, или я не замечала других.
Когда я засыпала, я ходила во сне. Ходила по пустырям и заброшенным местам, бродила безцельно, резко просыпаясь и пугаясь. Потом с трудом находила дорогу назад, едва помня, где я живу и как меня зовут. Воспоминания куда-то утекли.
А потом я перестала видеть лица. Люди были лишь размытыми пятнами. Вокруг Нэнси было пусто, и сама она была прозрачна, а Дейла всегда окружал осенний ветер и пожелтевшая хвоя. Габриэль была изранена и вывернута наизнанку, а с Клариссы стекала вода.
Да и я сама представлялась себе одной сплошной раной, в которую попадало все. Одна язвенная, гноящаяся рана, полная всего скверного. Магнит, который притягивался ко всему. И самое страшное было в том, что сопротивляться я могла с трудом. Шляпа оказалась запертой в шкафу и благополучно забытой.
Так началась зима. А вместе с ней — дождь, смешанный с мокрым снегом, слякоть и лужи, по утрам корка льда, серое небо, голые деревья, пальто и шарфики, дыхание, превращающееся в пар и воющий ветер. Собаки, кошки и птицы попрятались. Да и люди заперлись в своих домах в обнимку с обогревателями.
Зимой было хуже всего. Я уже была на издыхании. Бросила школу, сожгла учебники, разругалась с родителями и послала всех друзей.
Кто знает, что бы было, если бы одной морозной ночью я не сунулась в заброшку? А сунулась я потому, что кто-то играл на флейте. это было так странно и неуместно, что я, забыв обо всем на свете, медленно зашагала в сторону дома, как завороженная. А я и была завороженной. Крысоловом.
Грань пустила меня к себе в ту ночь, распахнув двери с облупившейся краской. Хотя, никакой Грани и не было. Точнее, она была во мне. В нас. Пропасть, отделяющая Иного от всех остальных. И я её перепрыгнула, влекомая игрой на флейте.
Эта песня была откуда-то с горных лугов и цветочных садов. Слишком светлая для меня. Я шипела, как настоящая крыса, но всё же подходила ближе и ближе к Крысолову. А ему только это и надо было.
— Тебе нужна помощь.
Его голос был как бы продолжением мелодии. Такой же певучий, переливистый и ласковый.
— Да, — только и сказала я, но тут же поправилась, — То есть нет! Мне не нужна помощь и твоя тупая дудка, мерзкий ты говнюк.
— Ты это потеряла?
Он достал откуда-то мою шляпу и надел мне её на голову. Я сопротивлялась, визжала, разбрасываясь кровью, заходилась кровавой пеной, но он был сильнее. Он повалил меня на землю и усмирил.
— Ну вот, видишь? Всё хорошо. Это не ты, это черная кровь в тебе. Она слаба, когда ты уверена в своих силах. Будь сильнее.
— А какая разница? — удрученно спросила я, — Она всё равно не уйдёт. Разве что кто-то согласится разбить своё сердце за меня.
— Но ты можешь подавить её. Не снимай шляпу. Даже если очень хочется. Приклей её к своим волосам, привяжи толстыми канатами, пришей шипы. Но не снимай.
— Я…
— Знаешь, на что Дарящий пошел, чтобы подарить её тебе?
— Я не знаю…
— Перестань её мучать, Крысолов. Ты же видишь, она и так напугана.
Из тени выступила Королева. То, что это настоящая королева, я поняла сразу: и по мягкой, горделивой походке, и по по-кошачьи изогнутой спине, и по уверенному, умному взгляду пронзительно-черных глаз. Как черный нос белого медведя на фоне белой шерсти.
— Но в одном он прав. Тебе нужна помощь. И тебе помогут.
— Что? Неужели надется тот, кто согласится разбить своё сердце? — скрестила я руки на груди.
— Нет, но они облегчат твою участь. Ты создана для Грани, ты чувствуешь мир так, как чувствуют его дети или глубокие старики.
— То есть у меня маразм? Ну спасибо.
— У тебя есть все задатки, чтобы стать Знающей. Но Кит тебе расскажет больше.
— Кто-кто?
— Крысолов, дай мне ручку и бумажку.
Он протянул ей названные вещи. Она что-то чиркнула туда и протянула мне бумажку.
— Ищи мальчика по имени Ромео. Он поможет тебе. Ласке можешь доверять: она надежная. Ты ведь это почувствовала, не правда ли?
— Ласка… Неужели та..?
— Не медли. Любое промедление опасно. Крысолов, конечно, подавил черную кровь, но это временно. И не снимай шляпу!
Утром я проснулась и произошедшее ночью показалось мне сном. Но на мне шляпа, а я её на ночь не надевала.
Я набрала по телефону Ласку. Записалась на сегодня. Собралась и поехала. прибыла на час раньше, поэтому слонялась по больнице без дела.
Автоматы с кофе и водой. Захаживающие через дырку в заборе собаки и кошки. Ютящиеся на проводах птицы. Сидящие на подоконниках подростки. Гитарная трель. Засохшая трава, припорошенная инеем. Запах пирожков и супа из столовой. Веяние теплом из кухни. Открытые форточки. Свитера и шорты. Шлепающие сандалии. Смех и крики. Старый музыкальный проигрыватель, то и дело барахлящий. Пыльный телевизор, накрытый вязанным ковриком. Воздух, пропахший лекарствами. Длинные подолы белых халатов. Полусонный проспиртованный охранник.
Я иду по коридорам и у меня такое чувство, будто это мой дом. Будто я была здесь всегда. И всё так знакомо, будто я видела это тысячу раз. Весь страх куда-то пропал.
Наконец настало время приема. Я протиснулась в очереди и вошла в кабинет.
— Здравствуйте, мисс. Есть жалобы?
— Да. Я думаю, что хочу лечь в больницу.
— Подумайте хорошенько. Врать не буду, скажу сразу: будут проблемы с трудоутройством. И не только. Люди с предубеждением относятся к тем, кто лежал в психиатрической больнице.