— Много чего, — сказала я, — Долго рассказывать. Просто там я чувствую себя как дома. Ты там то всеми ладишь, и со всеми дружишь, даже если вы знакомы всего минуту. И там даже скука сладостная.
— Здорово, — сказал Дейл, — Наверное, хочется остаться там навсегда.
— Не знаю. Навсегда не удастся. а до конца лета — пожалуй.
— А… Ну, болезнь все еще прогрессирует?
— Я уже давно не вижу кошмаров. Как и других снов.
— Вот как…
— Я надеюсь, у тебя есть, на чем меня подвезти?
— Нет… Но могу предложить переночевать у меня. Семья не против.
— Отлично!
Я легла вновь на ту мягкую постель. Может, и в эту ночь я обойдусь без сновидений?
Я становлюсь частью куста. Мои пальцы — хрупкие пруться веточек, мои ногти — зеленые листья, мои ноги — корни в земле, моя кожа — жесткая кора, а моя плоть — древесина. Не вижу, не слышу, не чувствую боли. Не имею возможности двигаться. Только ветер колышет мои ветви-пальцы, и птицы садятся и чирикают. В моих корнях ютятся мышки, жуки, вокруг летают шмели и пчелы.
Я куст. Не могу дотянуться до неба, даже не могу протянуть пальцы так высоко, как это делают деревья. Колосья не считают меня за свою, деревья смеются над моей низкорослостью.
Я куст, и ко мне приближается человек — для меня теперь это не более, чем едва ощутимое сотрясание земли. Говорят, есть те, кто могут двигаться, говорить, видеть. Есть те, кто дышут тем, что мы выдыхаем, и едят то, что мы производим. есть те, для кого углекислый газ — это яд. Но для нас они удобрения, часть теплой и рыхлой земли.
Раз, два — мои пальцы отваливаются, и кровь-опилки брызжет во все стороны. Меня срезают под корень, и я не кричу, только тихо шелестю листвой. Лежу горсткой веточек, и меня куда-то несут, чтобы поднести горящую спичку и заставить меня вспыхнуть. И я сгораю, куда-то лечу — то ветер разносит мой прах. Я наконец летаю, и я наконец могу дотянуться до неба. Теперь я выше деревьев.
— Я больше так не могу!!!
Я бью кулаком в подушку, потом прижимаю её к лицу, чтобы заглушить крик. Она впитывает мои слезы, сопли и слюни.
— Я слышал какой-то шум, — послышался голос Дейла в дверях, — Всё в порядке? Или мне уйти?
— Всё в порядке! — не своим голосом кричу я.
— Ладно… — обескураженно отвечает Дейл и уходит.
Я дрожащими руками ищу телефон. Набираю номер Ласки.
— Здравствуйте. Можно записаться на приём?
Песня о сновидениях
Мизинец к мизинцу. Крыло к крылу. пепел к пеплу.
Мы касаемся только мизинцами, кончиками фаланг. Холод фарфоровой плоти и оцепенение.
Мы красивы. До невозможности красивы. Прохожие заглядыватся нашими лицами. Взрослые — с насмешливым любопытством, дети — с собственнической жадностью, художники — с желанием разобрать на малейшие детальки.
Мы замерли среди тряпичных декораций, застыли в одинаковых позах и смотрим на мир стеклянными глазами. Безмолвные. Не понимаем друг друга. не знаем друг друга. Мы даже двинуться с места не можем. Всё, что нас связывает — жесткое прикосновение мизинцев. И сиюминутный каприз мастера, тут же забывшего нас. У него было много таких, и он не мог понять, кто лучший. И он творил, творил, творил. Клеил, рисовал, вдевал нитки, шил. Пытался найти совершенство с рвением истинного творца. Истинного ли?
Говорят, внутри нас пусто. говорят, мы бездушны. Говорят, что у нас есть лишь наша красота, и если стереть все краски и раздеть догола, то ничего не останется, только никому не нужный мусор.
Поэтому, когда нас растаскивают, никто не смотрит на нас. Мы не кричим, потому что не может. Мы молчим, и эта тишина громче крика.
— Надо отдать жертву, — шепчет седая девочка, — Кому-то сердце, кому-то голос. Все что-то отдают.
— Но что я получаю? — хриплю я, — Только печальные истории. Хоть бы раз что-нибудь хорошее приснилось.
— Тьма не пропустит. Она окрасит твою одежду и шляпу.
— Вот как? Как окрасила оперение Ворона?
— Как окрасила его оперение. Знаешь, до тебя ведь были такие.
Она ведет меня по ряду кроватей. Словно нарисованные акварелью, они размыты, неясны, причудливы. Мы идем по коридору времени, и я молчу, боясь разрушить всё своими словами.
— Смотри. Справа от тебя.
Лежит. Грудь вздымается, дыхание свистит, словно ночной ветер. Лицо неподвижно и бело, словно высечено из мрамора.
— Он не мертв и не спит, — сказала Королева, но я уже догадалась, — Никто не знает, понимает ли он, что вокруг происходит. Но если ты его ударишь, он не вздрогнет.
Я стукнула его в грудь. Ноль реакции. Даже дыхание не изменилось.
— Наклонись, — приказала Королева.
Я склонилась над его лицом. Мои волосы рассыпались по его подушке. Я почувствовала затхлый запах, исходящий от него.
На секунду я увидела веснушчатого парня. Как будто шоколадом забрызгали. Вокруг него всегда дул ветер — для кого-то это был легкий ветерок, кого-то едва не сбивало с ног ураганом.
— Смерч? — спросила я, — Так его зовут?
— Нет. Теперь у него нет имени. А тогда он назывался Смерчем. Халаты его на дух не переносили. Зато дети обожали.
— Грустно.
— И вот, что теперь от него осталось.
— Я тоже такой стану?
— Кто знает? Может, чем-то похуже. Зависит от того, насколько сильно вцепишься зубами в ту часть себя, которая делает тебя человеком.
— Он тоже видел кошмары?
— А ты посмотри сама.
Я склонилась ещё ниже.
Коридор не был прямым. но не был и разветвленным. он извивался, как змея, ломался, изгибался, рисуя причудливые фигуры. Весь в рисунках, и чем дальше в него заходишь, тем более жуткими они становятся. А назад нельзя — раскаленное дыхание опаляет твою шею, и чтобы не быть схваченным в эти зубы, придется бежать изо всех сил. А чтобы оторваться, нужно бежать в два раза быстрее. А силы уже были на пределе.
Мне хватило пяти секунд. Я отпрянула и зо злостью посмотрела на Королеву.
— Вот что. Мне осточертели эти сказки.
— Сказки? Думаешь, это сказки?
Глаза Королевы угрожающе сощурились. Две абсолютно черные черточки на фоне ослепительной белизны. Мне следовало остановиться, но я зашла уже слишком далеко, так что мне было уже неважно.
— Да, потому что это правда. А все сказки правдивы.
— Ты не понимаешь своего счастья. Чтобы научиться видеть, как ты, мне пришлось многое отдать.
— Ну и отдавай сколько влезет, раз для тебя это так важно. А мне надоело! Я не хочу видеть кошмары, я не хочу, чтобы моя кровь почернела, я не хочу зависеть от нелепой шляпы, которая быстро станет бесполезным куском тряпки. Мне надоело!
— Когда-то я тоже так говорила, — сказала Королева, глядя мне прямо в глаза, — Ты станешь такой, как я.
— Нет у нас с тобой ничего общего, — фыркнула я.
Поправила шапку и ушла в утро.
Весна легким прикосновением распускает на кустах нежно-розовые цветы и пахучие почки. Садовая зелень купается в лучах начинающего набирать силу солнца на фоне перистых облаков. Среди ветвей торжественно возвышающихся деревьев птицы поют свою трель. Оставшиеся сосульки и корочки льда на разлившихся лужах блестят на солнце. Зои вырезает фигурки из льда. Говорит, что это Мартовские Заццы. Больше они напоминают гоблинов. Подтаявшие ещё страшнее.
Весна означала радужную одежду, венки на головах, букеты цветов, которые все дарили друг другу без повода, игры с мычом во дворе, открытые окна и резиновые сапоги до колен. Даже Брайан отобрал у кого-то сапоги, которые доставали ему до бёдер, и гордо в них расхаживал, насвистывая какую-то невыносимую мелодию.