И вот она настала. Тихо, незаметно. Пришла вместе с зажжеными фонарями, рисунками на стенах, гирляндами и фантиками от конфет. В городе люди обычно наряжались во всякую нечисть и выпрашивали у соседей сладости, а мы просто маялись дурью днём и совершали невозможное ночью.
Вечером нам включили телек. Мы смотрели на трансляцию концерта и завистливо вздыхали.
— Ничего, у нас лучше будет, — заявила Зои, — Подумаешь, под музыку дрыгаются… Мы это сами может. Ага?
— Ага, — согласилась я.
— Ага, — согласился парень с зелеными волосами, отказывающийся называть своё имя.
— Ага, — согласился Ромео.
— Так давайте, — сказала Габриэль.
Она вскочила на стол и принялась вилять задницей. Я прибавила звук на телеке. Зои стала подпевать.
— Бедная Элли, — сказала Зои, — Сидит у себя на окне, скучает.
— Халаты идут, — сказал Ромео.
Габриэль спрыгнула со стола и разочарованно села на ковер. Халаты выключили телевизор и разогнали нас по комнатам.
День здесь — вершина айсберга. Ночь всё решает.
Ночью дети высыпали на крыльцо, разбрелись по саду, ждали ответа на письма, которые они бросали под самое старое дерево. А на самом старом дереве распустились цветы, белые и красивые, как первый снег. Несуществующий обрел свою Февраль и плоть, и они танцевали вокруг толстого ствола.
Откуда-то донеслись звуки барахлящего радио. Я расхохоталась.
— Что, совсем нечего делать? — сочувственно спросил Несуществующий.
— Ага, — сказала я, — Ты похож на Орфея.
— Нет! — попытался закричать Несуществующий, но вышел только шепот.
Я пошла дальше слоняться по саду без дела. Над зеленоволосым склонялись ветви ели. Кит строчил стихи на стене, которые я прочитать не могла, хотя написаны они были на нашем языке и довольно разборчиво. Вечность рисовал дриаду, в чьих волосах рос дикий плющ. Из кустов доносился смех, игра на гитаре и песня бархатистым голосом. Мне стало грустно и одиноко.
Ходит легенда, что этой ночью Королева лично гадает самому потерянному из нас. Хотелось бы, чтобы это была я. Но я не потерянная. Кошка потерянная, её сиамский близнец пожирает её. Это даже не тьма, а нечто похуже. Хотя, что может быть хуже тьмы?
На белый снег опускаются капли крови. Не красной — черной. Два черных пятна, такие неуместные посреди всей этой красоты и праздника жизни.
Мальчишка сидит прямо на земле и играет на флейте. В саду снег, холод и голые ветви, а вокруг мальчишки летают мотыльки, распускаются разноцветные цветы и скачут маленькие пламенные зверьки. Мелодия несется извивающейся линией — она за секунду готова обогнуть земной шар, но остается подле него. Вот дракон из ярко-красного пламени исвобождается из оков и несется прямо на меня, грозясь проглотить, но хватает лишь воздух своими призрачными челюстями. А если бы он дыхнул на меня, то я бы сгорела? Сомневаюсь, что огонь сейчас может меня тронуть. Черная кровь не горит.
Флейта сделана из веток самого старого дерева. Если на ней сыграет кто-нибудь другой, то услышит только сдавленный свист. А этот играет — это его флейта.
Мимо идут Халаты. они не видят мотыльков, цветов и зверей, не слышат мелодию. Говорят о каком-то чердаке. Говорят, что пора бы его закрыть. Чердак… Оттуда открывался красивый вид.
Меня осеняет. Я бегу на чердак, стараясь быть незаметной. Сливаюсь с окружающей тьмой. Взламываю замок.
Там больше нет старых игрушек, пожелтевших тетрадей с выгоревшими надписями и рисунками, насекомых и пауков. Только гнезда с птенцами, горы пепла и искореженное пианино. Я подхожу к окну с выбитыми стеклами и смотрю вниз.
Отсюда всегда хорошо смотреть. Открывается вид на внутренний двор, широкую дорогу с уличными фонарями, ютящиеся домишки, похожие на спичечные коробки, одиноко стоящие деревья, почти сбросившие листья и поле далеко впереди. Пустынное, заснеженное поле без краев, юга и севера. Вот высится обособленный дом, белокаменный, красивый, с широким садом, собаками и высоким забором. Это дом Тома, который всегда опаздывает и ездит в школу на машине с личным шофером. Или это шофер его родителей… А вот дом с запущенным садиком, перезрелыми яблоками и кормушками для птиц. Это дом Дейла. Сейчас он наверняка сидит в комнате и читает Юкио Мисиму. А вот покоробившийся старый дом около озера. Это дом Германа. Сейчас он либо играет на гитаре, либо слоняется со своей компанией по улице. Наверное, из окна в его комнате открывается вид на озеро и спускающиеся к нему ступеньки. А вот маленький, но аккуратный домик, живая изгородь и множество клумб, но нет деревьев. Это дом Риши. Сейчас она спит дома. Она жаворонок и решила начать высыпаться и правильно питаться. наверное, скоро смоет розовую краску и наденет платье, пылящееся у неё на антрессолях. А вот дом, вокруг которого припаркованно множество машин. В саду блюют люди, в окнах свет. Это дом Миры. В учебное время закатывает вечеринки, на каникулах никого не впускает. Интересно, а где дом парня с автозаправки?
Город небольшой, полон огней, широких улиц и круглосуточных магазинов, стремных клубов, блюющих подростков, пустырей и заброшенных построений. Город, в котором летом жарко, а зимой идет мокрый снег вперемешку с дождем. Нет ни моря, ни озера, только грязный пруд, автоматические поливалки, лужи и шланги. Я в деревне купалась в бочке. Залазала в неё и стояла так, пока не надоест. А пото выросла и не помещалась.
Город у моря был совсем другой. Там был прохладный воздух, запах соли и выпечки, отплывающие корабли, песочный пляж, фотографы и бутики. У витрины стояли куклы, причудливые статуэтки, подвески, ловцы снов. На асфальте было нарисовано солнце. Но это всё равно было не то.
Мне нужно было дальше. Поймать попутчика и ехать куда глаза глядят. не спрашивать, куда: так вся магия пропадет. Просто ехать, вымывая кровь попутным ветром, выбивая тоску громкими песнями. Собрать полевые цветы и сплести из них венок, а старую одежду сжечь. Остановиться в большом городе и всю ночь ходить по его улицам — лучший способ познакомиться с городом. Остановиться в хостеле и написать на стене:
здесь была Клэр
Я подошла к пианино, освещаемому лунным светом. Любой, сыгравши на ней, почувствует себя музыкантом. Но так, как у Вечности, мало у кого получится.
Играю "реквием по мечте". Вкладываю всю ярость и всё отчаяние. В конце в сердцах бью по клавишам кулаком.
— Не мучай ты так пианино, оно ни в чем не виновато.
Вечность. В изъеденном молью свитере и лохматыми грязными волосами, в которых застряло перо. Золотые глаза светятся в темноте.
— Ну, чего? — кивнул он, — Надумала?
— Я хочу уехать отсюда, — сказала я.
— Куда?
— Куда угодно. Поймать первого попавшегося попутчика…
— …И уехать в багажнике в лес, — закончил за меня Вечность, — Хорош способ, нечего сказать. Только уж слишком радикальный.
Он ложится на пепел. Я следую его примеру. Мягко. и тепло. Будто совсем недавно был пожар.
— Спина всё ещё болит, — сказал он, — Особенно по ночам. Как будто я только что упал. Халаты сказали, что всё зажило. Ничего у меня не зажило…
— Была бы тут Поступь… Стоп. Кто такая Поступь?
— Кто такая…
Забыла.
Мы летели в холодном небе, без устали размахивая крыльями. Мои перья были сизые, его — белые. Потоки воздуха подхватывали нас и уносили вдаль, к перистым облакам, бледному серпу месяца и садящемуся солнцу.
— Быстрее, — сказал Вечность.
— А я итак машу изо всех сил, — чирикнула я.
— Надо махать ещё быстрее, чтобы не отставать, — сказал Вечность, — А чтобы обогнать — в два раза быстрее, чем можешь.