— Но это бессмыслица, — сказала я.
— Мы две говорящие птицы, — сказал Вечность, — Какой тут должен быть смысл?
Внизу проносились поля, похожие на плиточный пол. Одинокие фермы и хутора, уменьшенные деревья и крохотные холмишки — всё это было словно игрушечным.
— И если протянуть руку, то можно их разбросать, — вслух сказала я.
— У нас нет рук, глупенькая, — рассмеялся Вечность, — Ускоряемся! Впереди океан.
Проносимся над пестрыми крышами домов, сидящими на проводах грачами, трубами и антеннами, деревьями, кустами, лужицами, столиками. Проносимся над линией берега, ракушками, круглыми камешками и песком. Вдали уплывает одинокий корабль.
Вокруг только сверкающая водная рябь, синева с лоскутами облаков и оранжевая линия горизонта. Пахнет солью, севером, рыбой и водорослями. От воды веет прохладой. Вижу серебристую стаю рыбешек, ярких медуз и коралловые рифы. Сама не заметила, как близко склонилась к воде.
— Осторожно, — сказал Вечность, — Смотри, чтобы вода на тебя не попала.
Впереди плыл корабль, качаясь на воде. Белогривые волны ударялись о его борта. Я села на мачту и в голове сами собой возникли строки.
О, если бы я была дроздом, который может свистеть и петь,
Я бы следила за судном в парусах моей истинной любви,
И на верху оснастки я бы свила гнездо,
Где бы трепетала крыльями над грудью моей белой лилии.
— И кому это ты поёшь? — усмехнулся Вечность, — Нас не слышит никто. Давай, полетели отсюда.
— И куда? — спросила я, слетая с мачты, — Думаешь, мы перелетим океан?
— Если будешь отвлекаться и задавать глупые вопросы — не перелетим, — хмыкнул Вечность.
Казалось, нет конца и краю этому океану. Но такая бесконечность меня устраивала. Соленая вода, сверкающие брызги и шепот волн — что может быть лучше? Абсолютно ничего.
— Что чувствовали древние мореплаватели? — спросила я сама себя, — Наверное, их и не интересовал исход плавания. Волны и чайки пели им колыбельные, океан качал корабль, как люльку, а звёзды и Луна служили светильниками.
— Много болтаешь, — сказал Вечность.
— Знаешь, откуда произошло название Гренландии? Первопроходцы среди снегов увидели зелёную траву.
— А мы ничего не увидим, если продолжишь в таком же духе, — ощетинился Вечность, — У меня итак силы на исходе.
— Молчу-молчу.
Крылья начинают болеть, солнце садится и становится темно. В небе проносится шумный самолет, оставляя длинный белый хвост, быстро превратившиеся в очередное большое олблако. Показываются первые звёзды, отражающиеся в воде. Я чувствую усталость, но пейзаж не надоедает. Это скорее прятное усталось и приятное оцепенение. Словно утренняя нега.
Впереди косяк перелетных птиц. Закрытое коллективное сознание, строгая иерархия. Им нет до нас дела, но я знаю, что они чувствую тоже самое, что и я.
— Не долетим, — расстроенно сказал Вечность.
— Не долетим, — повторил он, лёжа на чердаке, — Но лучше, чем ничего. В прошлый раз я до берега не долетел.
— У меня руки устали, — сказала я, — И одежда провоняла рыбой.
— Но тебе понравилось, — скорее утвердил, чем вопросил Вечность.
— Ага, — сказала я.
— Кит научил…
Вечность сделался грустным.
— Помиритесь ещё, — сказала я, — Кит вовсе не злой. Просто колючий.
— Да не в этом дело, — отмахнулся Вечность, — Он не отказывается от своих слов. Дело не в отношении, а в принципах.
— Дурные принципы у него тогда, — буркнула я, — Подумаешь, чердак подпалил. Поступь на него даже не злилась. Как и я. Он-то чего возмущается? Хорош друг, нечего сказать.
— Чердак был поводом, — терпеливо, как маленькому ребенку, объяснил Вечность, — Просто дружить нам не судьба. Так уж получилось.
— Жалко, — сказала я.
Вечность помрачнел. Пепел остыл, а за окном поднималось солнце.
Песня о смехе сквозь слёзы
То, что нас ждёт болезнь, я догадалась ближе к зиме. Это было заметно и по сморканиям, и по лихорадочному блеску в глазах Блейна, и по шарфику Элис, и по запаху антисептиков, и по горячему чайному пару, сопровождающему нас везде. Грядущая зима рисовала узоры на стеклах, посыпала траву белым снегом, дула холодным ветром, срывая с деревьев последние листья, заставляя их застывать и трескаться, сковывала лужи тонкой корочкой льда. Выла у трубах тоже она, и она же сближала людей под клетчатыми пледами, у костров настоящих и воображаемых, у чашки чая. люди грелись сказками, анекдотами, песнями и страшилками, вместе ели и вместе засыпали. Одному тут было холодно, тоскливо и боязно. Когда я зашла в палату Сандры, то поразилась тому, как там холодно. Дыхание превращалось в едва заметный пар, кончики пальцем и носа делались ледяными. И дело было даже не в отоплении. В палате с Блейном, Ромео и очкариком было тепло и уютно, а у нас жарко, так что приходилось ходить в шортах и майках.
Приближался ноябрь, и мы ссорились друг с другом, потому что были не в ладах с собой. Зои каждую ночь металась в постели, и к утру она вся была пропитана её холодным потом. Днём вела себя как ни в чем не бывало, но на дне её зеленых глаз я видела тень страха. Такие, как она, его постоянно испытывают, постоянно бояться потерять контроль над собой. Но больше, чем потерять контроль, она боялась Клетки, потому что видела, что она делает с людьми.
Я решила не спать. По ночам я леждала в постели, смотрела на потолок и пыталась прогнать все мысли, роящиеся у меня в голове. Голос шептал снять шляпу и закрыть глаза, и мне хотелось воткнуть иглы в уши, чтобы он заткнулся. Вечность разводил руками — Кошке он помог, а себе могу помочь только я. Мне казалось, что если я убегу, то всё закончится, но Ласка меня выпускать не хотела. Говорила, что моё состояние нестабильно. Говорила, что мне нужна помощь.
Кошке хорошо — ей больно. Она плачет по ночам и зовёт своего мальчишку. Клариссе хорошо — ей стабильно хреново. Отказывается рассказывать, что с ней и молча рассыпается на части. Её зеркальное отражение раскололось, хотя трещин нет — я долго проверяла. Зои хорошо — помучается, побрызжет пеной и успокоится. И её метаморфозы приносят пользу — она чует беду. Беревестник, как же.
Хотите меняться? Давайте меняться. Обратно запроситесь, поймете, почему я противная и злая.
А потом у Буревестник случился приступ. Остальные не поняли её слов, а я разглядела скрытое предупреждение. Они уйдут — Вечность, Несуществующий и зеленоволосый, которого я мысленно окрестила Безымянным. А мы останемся здесь догнивать — пегий дракон, космический зверь и капитан потонувшего корабля.
Кит мог бы уйти. Но остался.
— Я не пойду, — сказал Кит, — Я не беглец.
— Киты любят странствовать, — задумчиво сказала я.
— Я слишком большой и толстый, — сказал Кит, — Я люблю плавать у поверхности и лениво есть планктон. Мелкие рыбёшки пускай спешат неизвестно куда, а я останусь дрейфовать.
— Жалко его, — сказала я, — Все, кого он любил, ушли, предпочитая отвергнуть Грань. Только он прошел. но стоило ли это того? Я всё время вспоминаю его фразу о том, что он бы это всё отдал, лишь бы Травница вернулась.
— Если он останется на этот раз, то умрёт, — прошептал Кит, — Я чувствую запах смерти от него. Такой удушливо сладкий. Он умрёт подобно Травнице, будет умирать медленно и мучительно. Поэтому я его не держу.
— А почему сам не уйдёшь? — спросила я.
— Разве я могу бросить тебя? — улыбнулся Кит.
— Прости его, — взмолилась я, — Мне больно видеть то, как вы цапаетесь. он ведь так одинок. Вы видите в нём либо усталого мудреца, либо ехидного подростка, рисующего срамные места, а я в нём вижу пугливого ребенка.