Простившись с Глатцом и заехав домой переодеться в васильковый фрак и белоснежные панталоны, Войцех помчался в Хофбург, где император Франц давал последний перед Великим Постом большой бал. Празднество длилось часа три, танцы и вино уже туманили взгляды, и на появление графа Шемета никто особого внимания не обратил.
Войцех поймал Доротею, когда она скрылась за портьерой, отделяющий большую залу от двери на лестницу, ведущую в приватные апартаменты, где гости могли передохнуть и привести себя в порядок. Графиня радостно улыбнулась и потянула его к двери, но Войцех тут же, у занавеси, мимо которой проносились в вальсе пара за парой, рухнул на колени, одной рукой задирая подол бального платья, а другой нащупывая завязки своих панталон. Доротея охнула, молниеносно срывая с руки перчатку и зажимая в зубах белоснежный шелк.
-- Нас могут увидеть, граф, -- успела прошептать она, когда Войцех, резко поднявшийся с колен, развернул ее спиной к себе, -- не здесь, прошу вас. Не здесь.
-- Я вел себя, как последний идиот, -- прошептал Шемет в раскрасневшееся маленькое ухо, -- я наделал ошибок, за которые расплачиваться придется не только мне, но и женщине, чьей любви я не стою. И я хочу, по крайней мере, получить удовольствие от своих ошибок, раз уж я не сумел их избежать. Я ни в чем не виню вас, мадам. Но с этого дня мы играем по моим правилам или прекращаем игру.
Шемет, не замедляя ни на мгновение бешеного ритма, распустил шнуровку на корсаже Доротеи, умелыми движениями поглаживая высокую пышную грудь. Доротея застонала, но он закрыл ей рот ладонью.
-- Тише, мадам, тише. Мне нравится рисковать, но я готов признать, что вы рискуете больше. И не говорите, что вам это не нравится.
Когда все закончилось, Доротея вырвалась из его объятий и бросилась на лестницу, устремляясь в дамскую комнату. Войцех задумчиво поглядел ей вслед и усмехнулся, зашнуровывая панталоны.
На следующее утро он поджидал Доротею в карете, откуда выскочил ровно за полминуты до прибытия Клама-Мартиница, собиравшегося сопровождать графиню на прогулку. Вечером появился на приеме в особняке Кауница и вежливо попросил мадам де Перигор ознакомить его с некоторыми документами, по поручению Гумбольдта. Талейран заглянул в кабинет, когда Доротея оправляла сбившееся на плечах платье. Назавтра Войцех отправился туда, где его не ожидал видеть никто -- в салон Вильгельмины Саган, старшей сестры Доротеи, бывшей любовницы Меттерниха, в настоящий момент пользовавшейся благосклонностью русского царя. В спальне им пришлось прервать начатое и дрожать за складками балдахина, потому что хозяйка неожиданно решила припудрить носик.
Через три дня Доротея появилась в особняке Шемета. На ней было простое темное платье и дешевая шаль, густая вуаль скрывала побледневшее лицо с темными кругами вокруг прекрасных печальных глаз.
-- Вы не забыли, что правила изменились, мадам? -- иронически приветствовал ее Шемет. -- Мы увидимся вечером, даю слово. Кажется, сегодня во дворце будет молебен по случаю Поста?
-- Я... -- голос Доротеи дрогнул, -- я больше так не могу, Войцех. Мне страшно. Отпусти меня, умоляю.
-- Чего же вы боитесь, мадам? -- холодно спросил Войцех. -- Потерять влияние на старого лиса или лишиться внимания юного героя? Кажется, до сих пор вы успешно водили обоих за нос.
-- Ты не понимаешь! -- страстно прошептала Доротея, прижимая сложенные руки к груди. -- Мой муж далеко, в Италии. И я ему безразлична, как и он мне. Слухи его не беспокоят. Но скандал, настоящий скандал -- это было бы ужасно. Он потребует развода.
-- Ну, так что же? -- пожал плечами Шемет. -- Вы прекрасны, умны, богаты, мадам. Я уверен, что в желающих занять место графа де Перигор недостатка не будет. Граф Клам-Мартиниц молод, влюблен и готов делить вас с Талейраном. Что может быть лучше? Продолжим нашу игру, мадам, чем выше ставки, тем она желаннее.
-- Мои дети, -- на глазах Доротеи выступили слезы, -- Эдмон заберет у меня детей. Я больше никогда не увижу моих малюток. Неужели в тебе нет сострадания к чувствам матери?
-- И где они сейчас? -- саркастически спросил Войцех. -- И дети, и чувства?
-- В Париже, -- опустив голову, прошептала Доротея, -- но ты не понимаешь...
-- Я все прекрасно понимаю, мадам, -- Войцех поднялся с места и подал графине руку, давая понять, что разговор окончен. -- И более не потревожу ваши чувства. Живите, как хотите.
Он проводил ее до двери кабинета и уже у порога резко развернул лицом к себе.
-- Когда у меня будут дети, мадам, я позабочусь о том, чтобы они узнавали своих отца и мать не только по портретам. Прощайте, мадам. Это был незабываемый урок, и я вам за него благодарен.
Прощание с Веной
С началом поста светская жизнь не затихла, но все же преобразилась. Балы сменились лотереями и зваными вечерами, живые картины утратили фривольность, их вельможные участники все чаще представляли полотна итальянских живописцев на богоугодные темы, в театрах балеты шли только по воскресеньям, а проповеди модного аббата Захарии собирали многочисленные толпы прихожан. К дворцу Хофбург вереницей тянулись повозки с редкостными породами рыб, устрицами, парниковой зеленью и оранжерейными фруктами. Российская делегация в подавляющем своем большинстве держала Великий пост по православному обряду.
Министры и посланники вспомнили, наконец, зачем собрались в Вене. До утра засиживался за бумагами готовящийся к отъезду лорд Каслри, канцлер Гарденберг клевал носом от усталости за письменным столом, сутками не выходил из кабинета Меттерних. Представители великих держав проводили дни в переговорах и совещаниях, и к середине февраля договоренности по польско-саксонскому вопросу были подписаны.
В эти дни Шемет, как никогда, чувствовал свое одиночество. Польские патриоты, сражавшиеся на стороне Наполеона, группировались вокруг Талейрана, в чью готовность защищать интересы Польши Войцех верил не более, чем в обещания его прежнего венценосного хозяина. Князь Радзивилл и другие магнаты, связавшие свою судьбу с Берлинским двором, настаивали на возвращение территорий Герцогства Варшавского Пруссии, кружок Адама Ежи Чарторыйского видел будущее отчизны в династической унии с Россией. Обещания, данные царем Костюшко, забылись, потонули в ворохе дипломатической переписки, развеялись горьким дымом.
"У меня в Польше двести тысяч войска, пусть кто-нибудь попробует у меня ее отнять", -- эти слова Александра отрезвили даже самых опьяненных либеральными речами русского царя идеалистов. Новоявленное Царство Польское занимало не более одной шестой исконных земель Речи Посполитой. О возвращении Литвы, Подолии и Волыни, захваченных Россией до 1795 года, речь даже не зашла. Галиция оставалась под властью Австрии, Познань и Гданьск получала на вечные времена Пруссия. В свободу обгрызенного со всех сторон и зависимого от самодержавной прихоти царя государства Войцех не верил ни на грош. Оставалось надеяться, что хотя бы Мединтильтас останется по прусскую сторону границы, из многочисленных зол это было бы наименьшим.
Шестнадцатого февраля Войцех выехал к северной заставе встречать Жюстину. У самых ворот мимо него проехал экипаж лорда Каслри, посланник покидал Вену, так и не добившись большинства поставленных перед собой целей, в числе которых было и возвращение Польши к границам 1772 года, и Шемет мысленно пожелал мрачноватому, но неподкупному британцу удачи в отчете перед Парламентом.
Через полчаса подъехала почтовая карета, и Жюстина, в теплой шали домашней вязки и касторовом дорожном капоре, легко спрыгнула с подножки прямо в распахнутые объятия Войцеха. Следом за ней осторожно выбралась Эгле, прижимающая к пышной груди стреляющего во все стороны любопытными глазами Тадеуша Жильбера. При виде брата Тадек рванулся с рук няньки, Войцех подхватил его и поцеловал в светлую макушку. От мальчика пахло молоком и хлебом, и встревоженной душе Войцеха на мгновение стало тепло и легко.