В первые дни декабря полк перебрался на зимние квартиры в столицу. Войцех, уже привыкший к дружной полковой жизни, с тоской думал о возвращении к одинокому домашнему житью. По счастью, он стал невольным свидетелем разговора между поручиками Давыдовым и Сениным, сговаривающимися вскладчину снять комнатку с полу-пансионом у какой-нибудь вдовы-немки, и сумел предложить им свое бессрочное гостеприимство в столь сердечных и искренних выражениях, что друзья приняли приглашение без малейшей неловкости.
Утро проводили на службе, в манеже или на плацу, а дважды в неделю -- на проспектах и площадях, готовясь к рождественскому параду. Серые плащи поверх надетых в рукава ментиков мало защищали от пронизывающего ледяного ветра, снег тяжелыми хлопьями оседал на этишкетах и орлах, клонил книзу султаны, забивался под воротник. Но с каждым днем гусары все ровнее держали ранжир даже в самых сложных перестроениях, и молодые офицеры с гордыми улыбками на посиневших от холода губах взирали на своих воинов.
Вечерами, если не подходила очередь эскадрона нести караул, лейб-гусары были нарасхват. Весельчаки и танцоры, они оживляли одним своим присутствием любой бал или прием. К вельможным особам и ко двору являлись в темно-зеленых вицмундирах с золотыми эполетами, в белых панталонах, шелковых чулках и башмаках с пряжками. Но в приглашениях на семейственные праздники и танцевальные вечера нередко значилась просьба придти в мундире -- красные ментики, шитые золотом, смотрелись куда наряднее.
Общежитие с друзьями, однако, положило некоторые границы светской жизни графа. Его кошелек был всегда открыт для товарищей, но щепетильность и такт не позволяли ни ему проявлять чрезмерную щедрость, граничащую с благотворительностью, ни им слишком уж вольно ею пользоваться. Потому многие вечера они проводили дома, за дружеской беседой, за чтением книг из богатой библиотеки Яна Казимира, доставшейся Войцеху вместе с домом, или, как шутил Сенин, "по-стариковски", за шахматами и вистом, развившими юные умы не менее философских диалогов или математических упражнений, которыми они тоже не пренебрегали.
В конце декабря, перед Рождеством, Давыдов испросил недельный отпуск, чтобы повидаться с родными, а Шемет благополучно завершил очередной затянувшийся роман единственной бурной сценой, в чем резонно усмотрел следствие неустанного самообразования в тонком деле любовной науки. В предвкушении новых осад и побед он кинулся в бурный водоворот светской жизни, увлекая за собой Сенина. Бал у Гагариных, прием у Огинского, с которым Войцех почти что примирился, "Фигарова женитьба" в Немецком театре. И, как апофеоз, -- маскарад в Опере, с входом для всех желающих по билетам.
-- Ты что же, думаешь, у меня совести нет? -- возмущенно вопросил Сенин, отгораживаясь от Шемета томиком Плутарха. -- Третьего дня опера, вчера -- обед у Талон, да цыгане...
-- Нет у тебя совести, -- убежденно заявил Войцех, -- у тебя заместо нее принципы и гонор. Тебе билет взять неловко, а мне одному в маскарад идти? Где же тут совесть?
-- А костюм я где возьму? -- не унимался Сенин. -- Вицмундир из-под домино выглянет, как раз и признают, никакой маской не укроешься. Авантюры не будет.
-- Вот что, -- решительно предложил Войцех, -- мы в цейхгауз наведаемся. В прежние времена на учениях противника, бывало, в чужеземные мундиры рядили. Если не разворовали, может, найдем что-нибудь подходящее.
Набег на цейхгауз в Петропавловской крепости увенчался полным успехом. Войцех вертелся перед зеркалом, оглядывая синий камзол с белыми обшлагами и серебряными эполетами, ладно сидевший на его стройной фигуре. К камзолу шли белые панталоны и жилет. На пудреных буклях парика красовалась синяя треуголка с плюмажем, черные сапоги с желтыми отворотами и шпорами дополняли наряд.
-- Ты уверен, что эта шалость тебе с рук сойдет, если тебя под маской узнают? -- обеспокоенно спросил Сенин, облаченный в изрядно преображенный портновским искусством красный камзол английской армии времен Семилетней войны. Парик с локонами придавал бы ему почти совершенное сходство с Мальбруком, если бы не усы.
-- Это ты, Миша, знаток военной истории, -- рассмеялся Шемет, поправляя портупею, -- американский мундир у нас мало кто признает. А уж вспомнить, что Пулавский при Честноховой с Суворовым дрался, прежде чем свои услуги Вашингтону предложить, так вообще некому.
-- Льстишь, -- утвердительно заявил Сенин, -- ну, если что, на гауптвахте тебе сидеть.
-- И посижу, -- хмыкнул Шемет, -- но нельзя же было такую оказию упустить.
В маскарад ехали в санях, весело смеясь налетающему легкому снегу. После гусарских плащей шубы и меховые сапоги, надетые поверх обычных, казались совершеннейшей роскошью. При входе отстегнули сабли, сдав на хранение в гардеробную вместе с шубами, и очертя голову ринулись в веселую шумную толпу, уже собравшуюся в театре, в надежде на самые отчаянные интриги и авантюры. Свобода нравов, царившая под маской, влекла сюда и дам полусвета, и салонных львиц и неприступных красавиц высшего общества.
Две хорошенькие пастушки с украшенными цветами пудреными прическами, в коротких, по моде Регентства, юбках и весьма открытых корсажах, подскочили к ним.
-- Роза или фиалка? -- спросила одна из них Сенина.
-- Фиалка, -- не задумываясь, ответил Мальбрук, подхватывая даму в лиловом и уводя ее в круг, где уже начинался экосез.
-- Вам досталась роза, -- улыбнулась из-под маски дама в бледно-желтом, показав прелестные зубки, -- если вас не пугают шипы.
Шемет чуть не поперхнулся и внимательнее пригляделся к незнакомке. Платье ее, не слишком дорогое, кажется, вышло из театральной гардеробной. Но женское тщеславие победило предосторожность -- сверкнувшие в ушах бриллианты не оставляли сомнений в ее средствах, а сюсюкающий французский акцент определенно выдавал даму из общества. Так что красавица вряд ли понимала, сколь непристойна ее шутка*, поскольку в эпоху Регентства при Версальском дворе бывать никак не могла.
-- Красота врачует раны, которые наносит, -- улыбнулся Войцех, увлекая даму в круг танцующих.
Они сделали тур экосеза и отошли к буфету, где их отыскали Сенин с Фиалкой. Роза переглянулась с подругой, и даже под маской стало видно, как та залилась румянцем.
Сенин отозвал Войцеха в сторону.
-- Они сговорились на сегодня не расставаться, -- с многозначительной улыбкой произнес он.
-- Значит, нам придется поискать другое приключение, -- пожал плечами Шемет.
-- Вовсе нет, -- рассмеялся Сенин, -- наоборот.
-- Но...
-- Слушай, брат, -- с нажимом произнес поручик, -- к девкам ты не ходишь, афинских ночей бежишь. Это твой шанс. Упустишь -- пожалеешь.
Войцех оглянулся. Роза и Фиалка пересмеивались, обняв друг друга за талию. Он коротко кивнул Сенину и вместе с ним вернулся к дамам.
-- Прелестные красавицы, -- лукаво улыбнувшись спросил он, -- знаете ли вы, что такое дилижанс?
-- Недурно начали, -- заметил Шемет, выходя из театральной уборной, куда их впустили по его давнему знакомству за кулисами и за серебряный рубль, вложенный в руку служителя.
-- Ты узнал хоть одну? -- спросил Сенин, заботливо оправляя сбившийся парик.
-- Нужды нет, -- покачал головой Войцех, -- такие авантюры хороши в своей мимолетности. Дамы просили не провожать их до кареты, а это значит...
-- Это значит, что карета у них с гербом! -- рассмеялся Сенин. -- Ты прав, нужды нет. Чувственные порывы -- это прекрасно, но для серьезного романа в женщине должно быть хоть сколько-то ума.
-- А вечер только начался, -- заключил Шемет, -- и в буфете есть отличное шампанское.
В зале вальсировали. Друзья, взяв в буфете по стакану шампанского, разглядывали маски. Бурное начало вечера не остудило кровь, но, уняв первый пожар, пленило воображение мечтой о более изысканных и тонких наслаждениях, полных загадочной таинственности и волнующей непредсказуемости.
-- Эдак мы ничего не поймаем, -- вздохнул Сенин, -- маска проносятся мимо, и как рассудить, кто под ней?