Зато у светских дам корнет пользовался неизменным успехом. Падал ли у красавицы веер, роняла ли она платок, граф неизменно оказывался рядом, с самым учтивым видом подавая потерю, умел сказать прелестный, но учтивый комплимент, угадывал, когда поднести мороженое и, что важнее всего, блестяще танцевал мазурку. Тонкий как струна, прямой как клинок, он легко взлетал над сияющим паркетом, выделывая коленца и усы, и недрогнувшей рукой касался изящных пальчиков, опустившись на колено и ведя свою даму по кругу, с легчайшей лукавой улыбкой и томным взглядом из-под полуопущенных ресниц.
Но о делах амурных, даже в разговоре с друзьями, хранил загадочное молчание. Если победы и были -- он ими не хвалился. На устраиваемых товарищами в складчину "афинских вечерах", куда привозили девиц из "веселого дома", содержавшегося французской мадам, только сидел у стены со стаканом шампанского, молча наблюдая за действом потемневшим до синевы взглядом. Это было тем более удивительно, что благочестием юный граф не отличался, а вольнодумством, иногда даже святотатственным, превосходил самых отчаянных фрондеров.
Правила светской игры корнет Шемет усвоил твердо. С дамами был обходителен, с их мужьями -- приветлив и скромен, с государственными мужами -- учтив и молчалив, с друзьями -- весел и беспечен. Все это были роли, и играл он их с подобающим высокому происхождению и положению в свете блеском.
Так продолжалось до рождества 1810 года, до того дня, как на придворном балу взгляд его встретился с черными блестящими глазами княгини Лидской. Двадцатисемилетняя вдова екатерининского генерала только вернулась в Петербург из подмосковного имения, где она отбывала траур по своевременно почившему супругу. В большом свете княгиню принимали, но за спиной шептались о том, что у нее "есть прошлое", и визитами часто обходили. Марья Сергеевна отвечала на косые взгляды гордым поворотом прелестной головки и презрительной улыбкой, но своим поведением лишь подавала повод для новых подозрений, принимая у себя просвещенных мужей, художников, поэтов и прочих властителей дум, не считаясь со светскими условностями.
Юный граф начал осаду, нисколько не заботясь о том, чтобы скрыть свое увлечение от пристальных взглядов общества. Его видели стоящим у подъезда особняка княгини, отъезжающей на прогулку по Невскому, он тенью следовал за ней на балах, гарцевал у нее под окнами в парадном мундире, горяча жеребца. Но ответом ему был лишь надменный взгляд и горделиво поднятый подбородок. Репутация княгини, устоявшей перед столь решительным напором юного корнета, заметно упрочилась, хотя дамы, начавшие наносить ей утренние визиты, меж собой толковали, что она излишне жестока к бедному мальчику. Друзья подтрунивали над Войцехом, но он только загадочно улыбался и продолжал свою безумную игру.
Теплый свет одинокой свечи коснулся сомкнутых век, и Войцех открыл глаза, вглядываясь в полумрак. Золотистыми искрами пламя осветило рассыпавшиеся по округлым плечам темные кудри, блеснула влажная чернота горячего взгляда.
-- Тебе пора, -- шепнула княгиня, проводя кончиками пальцев по его груди, -- рассвет близко.
-- Ты -- это ночь, -- так же тихо ответил Войцех, удерживая нежную руку, не давая ей ускользнуть, -- твои глаза -- как звезды во тьме, твои губы -- огненный родник, и, чем больше я пью, тем сильнее жажда.
-- Ты поэт, -- улыбка коснулась ярких губ и погасла в темноте.
-- Если бы, -- вздохнул Войцех, -- рифмы бегут от меня. Только и могу, что чужие стихи читать.
-- Тебе пора, -- повторила княгиня, поднимая свечу повыше и вглядываясь в пересохшие розовые губы, -- но жажда и вправду мучит тебя. Кофею хочешь? Я прикажу сварить.
-- Не хочу, -- нахмурился Войцех, -- я тебя хочу. Иди ко мне, Мари, у нас еще есть время, до того как мне...
Мари высвободилась из его объятий и, накинув атласный халат, подошла к окну, заглянув за тяжелую занавесь.
-- Не приезжай сегодня, -- она вернулась на кровать и снова позволила Войцеху притянуть себя поближе, -- за окнами метель. Скоро весь Петербург начнет меня убеждать сдать бастионы.
-- Как бы мне этого хотелось, -- шепнул Войцех, зарываясь лицом в темные кудри, -- пусть бы весь свет узнал, весь мир. Разве это дурно -- любить?
-- Молчи, молчи, -- в голосе ее послышался испуг, -- не искушай ложной надеждой. Когда-нибудь...
Но Войцех уже не слышал ее слов, покрывая поцелуями блеснувшие слезами глаза.
К пасхе Войцех уже совершенно запутался. Его не заботило то, что в глазах света он выглядел безнадежно влюбленным глупцом, но игра затянулась, а выхода из нее он не видел. Даже если бы ему удалось добиться от отца разрешения на брак, выхлопотать позволение у государя представлялось решительно невозможным. Да и к тому, чтобы принять на себя заботу о содержании семейного дома и малолетних детях княгини от первого брака, он готовности не чувствовал. При одной мысли о том, с каким ворохом обязательств ему придется иметь дело в этом случае, голова шла кругом.
Ночные свидания после балов, спектаклей, бурных гусарских попоек и утренних визитов едва оставляли время на сон. Страсть пылала с прежней силой, но беспокойство, охватившее его, передавалось и княгине, и все чаще они заменяли объятиями и поцелуями опасные невысказанные слова. Лидская молча глядела на залегшие под глазами возлюбленного тени и печально улыбалась.
Перед самой пасхой она уговорила Войцеха принять приглашение Огинского провести неделю в его загородном доме, где собирались представители литовской шляхты, осевшие в Петербурге. Ни концерт заезжих итальянцев, ни пышный бал не могли отвлечь Войцеха от непрестанных размышлений о княгине, и в столицу он вернулся, полный решимости как-то изменить положение. Но опоздал. Дома его ожидало письмо от Лидской, в котором она сообщала, что уезжает в Италию, и возвращаться в Россию в ближайшие годы не намеревается.
"Запомни меня такой, как видел в последний раз, свет очей моих. А еще лучше -- забудь".
Войцех проплакал всю ночь, попытался найти в сердце презрение или ненависть к неверной красавице, и обнаружил там лишь... Благодарность? Мари была права, и в глубине души он это понимал.
На первом же весеннем балу он вновь лихо отплясывал мазурку, и, когда в его руку скользнула надушенная записочка, решил, что позволит себя утешить всем без исключения дамам, давно ожидавшим такой возможности.
Но в эти дни в его жизнь ворвалась новая бурная страсть. Фараон. Игра с судьбой захватила его целиком, и Войцех теперь проводил ночи за зеленым сукном, вглядываясь в ложащиеся на него карты.
Пиковая дама
Игрецкая жизнь словно сорвала с глаз Войцеха плотную повязку. Никогда прежде не доводилось видеть юноше жизнь в столь бурных и откровенных ее проявлениях. На балах, в опере, в гостиных, в будуарах и даже на дружеских пирушках все подчинялось своду правил. Каждому отводилась своя роль, и старание сыграть ее как можно лучше составляло главное устремление любого, кто входил в свет, в этот круг избранных актеров, называемый высшим обществом. Он и сам с упоением играл предлагаемые ему роли, искренне полагая это долгом, накладываемым на него происхождением и положением.
Там, где царил Фараон, существовали только одни правила -- правила Игры. Отчаяние и восторг были здесь неподдельными, не рассчитанными на впечатление, произведенное на зрителя, но лишь следствием слепой прихоти Фортуны. Здесь шуршали ассигнации, блестели золотые монеты и вспотевшие лбы, карты мелькали в ловких пальцах банкометов, приковывая к себе жадные взгляды.
Играли в клубах, в гостиных вельможных особняков, в душных холостяцких квартирках, в казармах лейб-гвардии. Играли военные и штатские, вельможи и чиновники, убеленные сединами старцы и едва оперившиеся юнцы. Полузапретная игра, бывшая некогда любимым развлечением великой Императрицы, стала мужской прерогативой, и среди фраков, сюртуков и мундиров не было места смягчающим нравы кружевным накидкам и изящным шляпкам. Суровое игровое братство, заклятые враги, разделенные зеленым сукном, вели здесь битву друг с другом и с самим неумолимым роком.