Игра уравнивала всех, генерала в летах и юного поручика, владельца обширных угодий и чиновника, живущего на жалование -- были бы деньги хоть на первый куш. Шепотом передавались слухи об обретенных и утраченных громадных состояниях, о сулящих успех стратегиях мастеров и нечистых на руку банкометах, играющих лишь "на верное". Иногда, приглушенный тяжелой дверью, из прихожей раздавался выстрел, напоминая о бренности всего сущего. Здесь жили, не оглядываясь на приличия. Здесь умирали, не задумываясь о грядущем за порогом Суде. Здесь шла Игра.
Войцех поначалу вступил в это содружество с непривычной для себя робостью. Он не нуждался в выигрыше, не особо опасался проигрыша, но его пытливый ум никак не мог постичь в чем заключается та поистине магическая сила, с которой игра вовлекала в свой круг все новых участников. Играл он умеренно счастливо, но не деньги волновали его. Карты летели направо и налево, и сердце юноши замирало в ожидании результата. Угаданная карта казалась ему победой над самим всемогущим случаем.
На Троице он пропустил последний в этом сезоне бал у Огинских, любовница, оскорбленная невнятными извинениями за пропущенное свидание, дала ему отставку, с друзьями он все чаще обсуждал превратности игры. Свел знакомство с невзрачными личностями в штатском, во множестве отиравшимися возле игроков, кто в расчете на подачку с выигрыша, а кто и на проценты с долга, взятого на отыгрыш. Но все это мало занимало Войцеха, лишь сама игра теперь горячила его кровь.
Стоял душный майский вечер, и воздух наливался предчувствием грозы. Деревья в парке старинного дворца князя Гагарина тревожно шуршали в ожидании благодатного дождя. В соседнем зале играли в пикет, хозяин, вельможа екатерининских времен, назло новому веку все еще носивший жабо и парик с буклями, с улыбкой поглядывал через распахнутую дверь на сгрудившуюся вокруг большого стола молодежь. Банк метал Новосельцев, то ли статский советник, то ли богатый псковский помещик, Войцех не помнил. Это не имело значения, сейчас банкомет был лишь воплощением судьбы. Бесстрастный и холодный, он метал тальи с олимпийским спокойствием, одинаково легко отдавая счастливцам выигрыш и подгребая к себе проигрыш убитых отчаянием неудачников.
Войцех, поставивший в первой талье вполне разумный куш в пятьсот рублей, все больше входил в азарт. Гнул углы, играл пе и пароле пе, повышая ставки, чувствуя, как кровь с каждой минутой все быстрее бежит по жилам. Ему казалось, что сам Рок мечет колоду, и он почти не замечал растущей перед ним кипы ассигнаций. Новосельцев утер лоб, Войцех почувствовал, как рубаха под мундиром пропитывается холодным потом -- на третьей талье он сыграл трантелево, увеличив куш в тридцать раз.
Новосельцев метал, Войцех прикрыл глаза, боясь даже глядеть на карту. Толпящиеся вокруг стола люди, затаившие дыхание в ожидании результата, словно исчезли, оставив его наедине с судьбой.
-- Бита! -- довольно воскликнул Новосельцев, подгребая к себе деньги, и Войцех, почувствовав странное облегчение, отошел от стола и взял с подноса у лакея стакан сельтерской.
-- Ты только что проиграл сорок две тысячи! -- в ужасе прошептал Дашков, счастливый обладатель синекуры в Иностранной коллегии, бывший всего парой годов старше Шемета, неизменный участник дружеских попоек и спутник на сегодняшний вечер. -- Сорок две тысячи! Это же состояние...
Граф в задумчивости поглядел на него.
-- Я проиграл пятьсот рублей, -- он пожал плечами, -- да я на прошлой неделе Маше на поднос за "Величальную" столько положил.
Маша была пожилая хоровая цыганка, чьим глубоким контральто и тонким чувством в исполнении романсов Войцех восхищался всякий раз, как удалая компания ездила в табор.
-- Но ты же перед тем выиграл эти деньги, -- заметил Дашков, -- следовательно, проиграл.
-- Возможно, -- покачал головой Войцех, -- мне надо это обдумать. Впрочем, то, что я чувствовал во время игры... Уж всяко пятисот рублей стоило.
Он улыбнулся, и, круто развернувшись, направился в соседнюю залу, засвидетельствовать свое почтение князю Гагарину.
К концу мая Санкт-Петербург почти опустел. Двор переместился в Петергоф, те, кто не последовал за Государем в силу служебных обязанностей, разъехались по имениям и поместьям. Войцех, вот уже три недели как исполнявший свое обещание подумать, сам себя отлучил от зеленого сукна, и, закрыв сезон последним посещением оперы, отправился в Мединтильтас.
Отца он застал с головой ушедшим в дела. Наступил последний срок эдикта об отмене личной зависимости крестьян, и Ян Казимир проводил дни, подписывая соглашения с богатыми арендаторами, определяя цензиву для бедняков, совещаясь с сельскими старостами и давая советы окрестным помещикам. Войцех, по мере сил, принимал участие в отцовских занятиях.
-- У цепи, сковывающей господина и раба -- два конца, -- говорил Ян Казимир, -- и не свободен тот, кто ограничил свободу другого.
Войцех накрепко запомнил отцовские слова. Мединтильтас теперь принадлежал Прусскому Королевству и жил по его законам. Но слухи о чудовищных злоупотреблениях, творящихся в поместьях Российской Империи, разговоры с друзьями о бедственном положении крепостных, не многим отличавшимся от рабского, падали на благодатную почву душевного благородства и бескорыстного человеколюбия, взращивая в душе юноши пламенную страсть к свободе.
Молодость брала свое, и юный граф частенько сбегал из стен замка, чтобы предаться невинным сельским наслаждениям -- охоте, купанию в небольшой речушке, протекавшей неподалеку, прогулкам с томиком стихов в руках по живописным окрестностям Мединтильтаса. Он освежил свои познания в народном языке и по вечерам нередко посещал ближайшие хутора, где старики, под пение девичьих прялок, рассказывали предания седой древности, все еще почитавшиеся здесь не менее новой веры. Не раз доводилось ему ночевать в стогу или лесном шалаше -- хорошенькие крестьянки оценили его ласковый нрав и приятную наружность не меньше, чем светские дамы.
И все же, игра не шла у него из головы. Влияние отца, с его строгим научным подходом к жизненным явлениям, и пылкое вольнодумство друзей уже к семнадцати годам сделали из Войцеха отъявленного материалиста. Не то, чтобы неверие его было таким уж воинственным, но он вполне мог повторить вслед за Лапласом, что не нуждается в гипотезе бога, размышляя о природе вещей. Поэтому он сделал то, что никому из его друзей, полушепотом пересказывавших легенды о баловнях судьбы, владеющих тайной "верных карт", не пришло бы в голову. Чуть не обломал зубы о гранит науки, разбираясь в трактатах Гюйгенса и Бернулли, и пришел к простому выводу, что только ограниченность денежных средств игроков мешает торжеству "закона больших чисел"* над мистическим Роком.
В Петербург Войцех вернулся в начале сентября, с отцовского благословения запасшись изрядными средствами на практическую проверку своих научных теорий. Из них выходило, что при сколь угодно долгой игре участники остаются при своих. При этом с каждым проигрышем увеличивается шанс, что в следующий раз играть будет просто не на что. Из чего с очевидностью следовало, что назавтра выиграет тот, кто сегодня может позволить себе проиграть.
С доказательствами корнету Шемету не повезло. Как только азарт ушел, сменившись не менее страстным любопытством, Фортуна, словно в насмешку, избрала его своим любимцем. Выигрывал он немного, но постоянно, и с каждым разом выбор верной карты давался ему все легче. Через месяц он мог поклясться, что знает результат тальи заранее. Он уже подумывал о том, что пора остановиться, что подобные предчувствия делают игру бесчестной. Но каждый раз надеялся, что грядущий проигрыш положит конец глупой мистике, подтвердив правоту науки.