-- Оставьте ее, мсье, -- строгим голосом сказала она, -- поверьте мне, мадам прекрасно устроится. Вы ведь богаты, не так ли, господин граф?
-- Да, конечно...
-- Так подарите ей этот дом, выделите достаточную сумму на обзаведение и выкиньте всю эту историю из головы.
-- Но... -- Войцех слегка замялся, -- не значит ли это толкнуть мадмуазель Полину на путь порока?
-- Она уже далеко зашла по этому пути, -- заметила Жюстина, отхлебывая кофей, -- и ее обращение с вами, мсье, тому подтверждение. Безделье -- вот мать всех пороков. Почему, вы думаете, я служу?
Войцех внимательно поглядел на француженку. Она все еще была красива, талия ее, затянутая в простое домашнее платье, оставалась девически-стройной, в карих глазах светился глубокий ум. В молодости Жюстина, должно быть, была удивительно хороша собой, а ее правильная речь свидетельствовала о недурном образовании.
-- Потому что я уважаю себя, мсье, -- продолжила Жюстина, не дожидаясь ответа, -- мне платят за работу, а не за то, что должно доставаться только даром и только по обоюдному желанию.
-- Прекрасные слова, мадмуазель, -- улыбнулся Войцех, -- но они не отвечают на вопрос, что мне делать.
Он задумался.
-- Когда-то я пообещал одной прекрасной женщине, -- тихо начал он, -- что, даже если мы расстанемся, я не оскверню воспоминаний о ней связью с кокоткой. А теперь, выходит, я не сдержал слова. Что делать, Жюстина?
-- Вот так история, -- рассмеялась Жюстина, -- ну что же, я дам вам совет. Выдайте мадам Полин замуж.
-- Да за кого же? -- удивился Войцех. -- Среди моих знакомых... Нет, это решительно невозможно.
-- Да кто говорит о ваших знакомых, мсье? Любой приказчик или мелкий чиновник будет рад закрыть глаза на ее прошлое, глядя на ее молодость и красоту. Особенно, если их дополнит хорошее приданое.
-- Где ж я такого найду? -- смутился Шемет.
-- А свахи на что? Сваха -- не сводня, вполне достойное занятие. Хотите, я обращусь к кому-нибудь от вашего имени?
-- Очень хочу, мадмуазель Жюстина, -- обрадовался Войцех, -- право же, не знаю, как вас и благодарить за такую доброту.
-- Не стоит благодарности, -- улыбнулась Жюстина.
-- Нет, -- твердо возразил Войцех, -- стоит. К тому же, после замужества Прасковьи Федоровны вы потеряете место. Я...
Он еще раз оглядел француженку, и решение пришло само.
-- Я думаю, в Мединтильтасе не хватает европейского лоска. Старой Янке, ключнице, давно пора на покой. Я напишу отцу и дам вам самые лучшие рекомендации, мадмуазель. Годится вам это место?
-- Поглядим, -- улыбнулась Жюстина и, неожиданно легко поднявшись, коснулась щеки Войцеха легким поцелуем.
-- Вы -- хороший мальчик, мсье. Будьте счастливы, если сумеете.
Войцех кивнул и вышел в сени, украдкой утирая глаза.
Дуэль
-- Карл, придушишь ведь, -- прохрипел Шемет.
-- Не беспокойтесь, ваше сиятельство, все сделаем в лучшем виде.
Карл Гейдеман, немец, обшивавший половину гвардейского офицерства Санкт-Петербурга, застегнул, наконец, крючки на высоком темно-синем воротнике доломана и, не выходя из-за спины вельможного клиента, потянул полочки вперед, где их перехватил подмастерье, ловко накинувший пока еще простые веревочные петли на столь же невзрачные деревянные пуговицы.
-- Как перчатка! -- восторженно заявил Карл Иоганнович, обходя Войцеха и одобрительно кивая самому себе. -- Еще полвершка в спину забрать, и займемся расшивкой.
Шемет промолчал. Он чувствовал себя зажатым в тиски и не то что говорить, дышать мог с превеликим трудом.
-- Ментик после подгонять будем, ваше сиятельство, -- продолжил Гейдеман, -- когда доломан готов будет. Чакчиры примерить не желаете?
-- Уж вместе с ментиком, Карл Иоганнович, -- выдавил из себя Шемет, -- в полном комплекте.
-- Мануфактуру проинспектировать извольте, ваше сиятельство, -- вмешался подмастерье, -- ввечеру от Скосырева доставили.
Он развернул увесистый пакет, положив на стол. Галуны, шнуры, канитель заискрились драгоценным блеском, засверкали литые пуговицы, мягко блеснул круглый серебряный медальон с золотым орлом.
-- Едва не запамятовал, ваше сиятельство! -- воскликнул Гейдеман, вытаскивая медальон из-под мотков витого шнура. -- Петрушка! Неси обновку!
Петрушка бросился в соседнюю коморку и вернулся оттуда, неся в руках отороченную по краям золотым позументом леопардовую шкуру -- с головой, хвостом и серебряными когтями на лапах. Голова "барса" выглядела как живая, в янтарных глазах сверкали гагатовые вертикальные зрачки.
Войцех и вправду забыл, как дышать, глядя на эту красоту. Карл Иоганнович накинул "барса" на левое плечо Шемета, закинув правую переднюю лапу на грудь, а правую заднюю проведя под правой рукой. Ловко прикрепил когти к медальону с орлом.
-- Ну! -- воскликнул он, обращая Войцеха лицом к большому венецианскому зеркалу. -- Что скажете, ваше сиятельство? Да хоть сейчас на парад!
-- Парад через месяц, -- Войцех нашел в себе силы улыбнуться и с трудом удержался от того, чтобы не пощекотаться щекой о пушистое ухо лежащей на плече головы, -- эх, дотерпеть бы.
-- Терпение -- добродетель, -- наставительно произнес мастер, -- так что, ваше сиятельство, чакчиры примерять будем?
-- Неси уже, -- покорно вздохнул Шемет, -- потерплю.
Парадный мундир тончайшего аглицкого сукна, на расшивку которого ушло чуть не полфунта золотого шнура и галуна, не считая полутора фунтов литых пуговиц чистого золота, пряжек, крючочков и прочей ювелирной мануфактуры, Шемет заказал по самому радостному случаю.
Уже к концу октября запасный эскадрон Лейб-гвардейского гусарского полка, где он числился корнетом, распустили, определив нижние чины в дополнение к пяти строевым эскадронам, а офицеров разослав в армейские части с повышением. Войцех, подавший прошение о зачислении на действительную службу в Лейб-гвардию, пока остался в столице.
Разумеется, чтобы получить нежданно открывшуюся в полку вакансию, ему достаточно было обратиться к Огинскому, бывшему в то время доверенным лицом Государя. Но Михаила Клеофаса Войцех избегал с того дня, как друг семейства, которому отец, отъезжая в Мединтильтас, препоручил заботу о юном корнете, с некоторым запозданием обнаружил, что граф Шемет более чем за год, прошедший со дня начала его вольной жизни, ни разу не показался у мессы и не был у исповеди. Состоялся неприятный разговор, в протяжении которого Шемет проявил вольнодумство, довольное для того, чтобы в иное время и в ином месте попасть на костер, и отказался вслед за Огинским повторить Credo, заявив, что ложь пятнает честь шляхтича более, чем неверие.
Лишенный высокой протекции, граф не впал в отчаяние, а самовольно явился в Царское Село, где имел приватную беседу с генерал-лейтенантом Шевичем, командиром Лейб-гвардейского гусарского полка. Горячность корнета и его готовность претерпеть любые лишения, лишь бы получить заветную вакансию, произвели на Ивана Егоровича приятное впечатление. К тому же, военное и штатское образование, которое по условию записи в полк граф Ян Казимир обязался предоставить сыну, было столь блестящим, включая в себя, кроме русской грамоты, арифметики и истории, геометрию, тригонометрию, фортификацию, инженерную часть и военную экзерцицию, что генерал дозволил ему до прохождения аттестации нести полковую службу вне штата на правах юнкера.
Корнет, до этого дня стакана воды из графина не наливший без помощи камердинера, перебрался из Петербургского особняка в казармы, вставал в шесть утра по побудке и, надев простой китель и фуражку, мчался на конюшню -- самолично чистить коня. В Царское Село он взял с собой гнедого красавца Йорика, резвого английского скакуна-двухлетку, оставив второго предназначавшегося для службы коня на домашней конюшне, дожидаться вакансии. Отводил Йорика на водопой, задавал овсу, и только потом шел умываться и завтракать. Завтрак нижних чинов состоял из чая с хлебом, и корнет делил его со своими будущими подчиненными, не гнушаясь ни простым разговором, ни дружеской шуткой. После чего, по причине его ничуть не радовавшей, время, предназначенное на бритье, уделял чтению воинских уставов.