Он умолк и стал ждать ответа, не переставая улыбаться.
Прошло несколько долгих секунд, и наконец Эсме опустила руки. Кровь на разбитых костяшках пальцев уже успела подсохнуть и постепенно исчезала: телесные раны магическим образом таяли, как всегда. Оставались только душевные. Эсме повернулась к отцу, шагнула ближе, уткнулась лицом в его широкую грудь, обхватила его руками.
Реймонд глубоко вздохнул, обнял тоненькую, натянутую, как струна, дочку и стал гладить своими большущими руками ее хрупкие плечи.
— Спокойной ночи, папа, — приглушенным голосом сказала Эсме.
— Спокойной ночи, лепесточек, — откликнулся Реймонд.
Почувствовав, что руки дочери разжались, он отпустил ее и ушел к себе.
Феликс Миддлтон — тот человек, который первым предал Братство, — стоял у себя в квартире и ждал. Квартира в Алембик-хаус была одной из самых прекрасных и дорогих в городе, и Феликсу это не нравилось. Его не слишком радовали роскошная мебель, толстые темные ковры. Открывавшаяся из окон панорама Темзы и половины Лондона даже в свете всех ночных огней, как сейчас, не доставляла Феликсу никакого удовольствия. В громадном окне помимо залитого огнями города Феликс видел и собственное отражение. Он не был расслаблен. Он не был весел, не был грустен, но он был спокоен. В конце концов, он сделал все, что мог.
Оказалось не так-то просто устроить все таким образом, чтобы после его смерти одна девушка получила немаленькое его состояние — без страха и без вмешательства властей и налоговых органов. Но Феликс и сам был не таким простым человеком. За четырнадцать лет, прошедших с тех пор, как он выбрал для себя этот путь, Феликс изрядно потрепал мировые финансовые рынки. Его битвы происходили тихо, но от этого не стали менее опустошительными. И вот теперь он ждал Скорджа и гадал, не суждена ли ему гибель. Но возможно, он мог бы искупить вину.
Феликс горько усмехнулся. Нет-нет, конечно.
Он совершил это. Он сделал немыслимое. Дав свободу Скорджу, он впустил в мир ужас. Этот ужас можно было приостановить, но одолеть окончательно — нет. Кроме того, он разрушил семью. Ему не было ни искупления, ни прощения. Он мог делать только то, что мог, старательно используя то, в чем он достиг совершенства в полную силу. И он не должен был больше совершать ошибки. Никогда.
А он и не совершил больше ни одной ошибки. Его жизнь была пустой, сухой, как песок. Но ни одной ошибки он ни разу не допустил. И извлекал из этого для себя все, что только мог.
Он смотрел на отражение в стекле: приглушенный свет зеленых стеклянных плафонов, крылатые силуэты стульев, обитых темной кожей. Дорогие красивые игрушки. Он смотрел на отражение и сквозь него — на город. Смотрел до тех пор, пока кубики льда в его стакане с виски не растаяли. И вот вдруг в одном из дальних углов комнаты зашевелилась и задвигалась сама по себе тень. Феликс стал пристально наблюдать за ней. Тень разбухла, приобрела очертания.
— Наконец-то, — сказал Феликс.
Он допил остатки виски. Обжигающая жидкость проникла в желудок. Феликс поставил стакан на стол. Скривив губы в горькой и мрачной усмешке, он повернулся к своему страшному сну.
— Уже почти пятнадцать лет ты мне снишься, — сказал он. — Каждую ночь — один и тот же сон. И каждое утро, просыпаясь, я понимаю, что никогда не освобожусь от тебя и от того, что мы сделали. Ну же, давай. — Феликс поманил демона пальцем. — Давай покончим с этим. Честно говоря, терять мне больше нечего.
— Нет, — ответил Скордж.
Феликс нахмурился и непонимающе уставился на демона. Он не ожидал такого ответа.
— Нет — что? — спросил он.
— Нет, я пока не намерен тебя убивать, — ответил Скордж. — Нет, тебе еще есть что терять.
Феликс изумленно смотрел на демона. На его человекоподобное тело из жидкой черноты, на его сверкающую, непроницаемую, темную физиономию.
— Ты ведь говоришь не об Эсме? — спросил он.
Демон молчал.
— Но я для нее никто и ничто, — с горькой улыбкой сказал Феликс. — Пожалуй, даже меньше чем ничто. Она ведь знает только одно: я дал тебе свободу, через меня ты…
Он запнулся и зябко поежился.
— Вот именно, — сказал демон и, немного помедлив, продолжил: — Феликс, ты никогда не задумывался об Эсме? О ее даре, ее силе, ее ловкости и быстроте? Ты никогда не спрашивал себя, откуда у нее такие способности?
Феликс побледнел.
— Нет. Никогда. А что?
— Феликс, Феликс, — укоризненно произнес демон. — Ты никогда не умел лгать мне.
Некоторое время они оба молчали.
— О боже, — пробормотал Феликс. — О, пожалуйста, только не это. Нет.
— Боюсь, эту тайну тебе не удастся унести с собой в могилу. Она никогда не поверит мне на слово.
— Ну пожалуйста, — взмолился Феликс. — Почему бы тебе просто не…
— Тихо.
И стало тихо.
Через некоторое время демон замер над распростертым на ковре телом Феликса.
Вот и славно. Феликс не проболтается до тех пор, пока не придет время. Демон встал, сделал два шага и испарился.
У себя дома на постели в тревожном сне заметался Чарли. Тьма разливалась по его жилам, будто крепкое вино.
ТАЛАНТ
Чарли открыл дверь. Он был в темных очках. Но как только Джек вошел, Чарли снял очки, и Джек остолбенел от испуга.
— Знаю, — сказал Чарли и отвернулся.
Джек даже не успел придумать, что ему сказать.
Глаза у Чарли были красные и распухшие, а вокруг них — черные круги. Он выглядел ужасно.
— Мама опять почти всю ночь не спала, — сказал он. — Сейчас она задремала, поэтому шуметь нельзя.
— Ну, дела… — произнес Джек.
— Ладно, — сказал Чарли, и его глаза вдруг сверкнули. — Слушай, пока мы не ушли, я хочу тебе кое-что показать. Что ты знаешь о татуировках?
— Ну… — пробормотал Джек, но Чарли уже снял футболку.
— Что скажешь об этом? — спросил он, поворачиваясь к другу спиной.
Джек ахнул.
— А? — спросил Чарли.
Джек молчал.
— Ну? — поторопил его Чарли и раскинул руки в стороны.
— Офигеть, — выпалил Джек.
Всю поверхность спины у Чарли занимала здоровенная черная татуировка.
Джек вытаращил глаза.
Рисунок был странный. Широкие извилистые линии чем-то напоминали ритуальные орнаменты каких-то племен — кельтов или индейцев. Но ничего подобного Джек прежде никогда не видел. Линии как бы выходили из позвоночника Чарли, пересекали его спину, будто пучки широких перьев или изогнутых лезвий мечей. На бледной коже линии казались какими-то особенно черными, и каждая из них завершалась острым концом. Чарли согнул руки в локтях, и черные линии в ответ на движения мышц задвигались словно сами по себе.
Джеку было жутко от того, что татуировка появилась у Чарли на спине неведомо откуда, но все же он не без зависти подумал: «Классная штука».
— Круто, — выдохнул он.
— Ага, — небрежно кивнул Чарли и повернулся к Джеку. — Видел бы ты, как я обалдел, когда утром увидел себя в зеркале.
— Не больно?
— Не-а, — мотнул головой Чарли. — Не очень.
— Так это после вчерашнего?
— Ну вряд ли это мама мне ночью так спину размалевала.
— Ни фига себе, — восхищенно покачал головой Джек.
— Ладно, — сказал Чарли, натянул черную футболку и, набросив сверху рубашку с короткими рукавами, не стал ее застегивать и заправлять в черные джинсы.
Надев солнечные очки, он повернулся к Джеку и сказал:
— Пошли.
— Кто там? — прозвучал в динамике домофона холодный, спокойный голос Эсме.
— Это я, — гаркнул Чарли.
— Ты пришел рано.
Это было просто утверждение, она ни в чем не винила Чарли, но он сказал:
— Но я уже здесь. Ты меня впустишь или как?
Девушка не ответила, но замок на двери громко зажужжал. Чарли толкнул дверь плечом, они с Джеком вошли и поднялись наверх.
— Реймонд еще не вернулся, — сказала Эсме. — Нам придется подождать.