— Как не помнить? Я на Путиловском работал. Пятьдесят, рублей в месяц получал… Целый капитал был. Кроме того наградные и подарки на праздники, — вздыхает Макар Ильич.
— Чего нужно было?
— Революции наверно? — иронизирует Макар Ильич.
— Кабала одна!
— Эх! Война кабы, что ль? — чешет затылок рабочий, откладывая кирпич.
— Чего тебе на войне делать? — удивлен Макар Ильич.
— Да, может быть, коммуну прогнали б. Сбросили с шеи русского народа кровопийцу — самозванного Ирода!
Увидав подкрадывающийся силуэт, Макар Ильич делает предостерегающий жест рукой.
В горниле печи снова звенят молотки каменщиков.
19. Северная романтика
Вдоль по извилистой замерзшей реке мчится тройка. Кони храпят, пугаясь длинных вечерних теней. Они, вместе с ярко-пурпурными лучами заходящего солнца, ложатся на мягкий снег контрастными мазками акварели.
Пушистый покров инея украсил огромные кедры.
На склоне сопки[4], напоминая средневековье, мелькает огороженный деревянным частоколом, с башнями по углам, городок. Оттуда доносится человеческий вопль и свирепый собачий лай.
— Господи спаси и помилуй не доведи попасть в этот страшный лагерь, — шепчет молитву бородатый ямщик, опасливо оглядываясь. Сани стремительно несутся по накатанному пути.
Близость женщины и сибирский пейзаж волнуют закутанного в меха седока.
— Красиво? — спрашивает Зеркалова.
— Как в сказке, — отвечает Мак Рэд и его мужественное лицо, обрамленное меховым полярным капюшоном, оборачивается к спутнице — Я впервые испытываю такую езду и будто читаю книгу Джек Лондона о прекрасной романтике севера.
— Романтика, смелые люди, пылающие снега, — задорно отвечает она, напевая:
Мак Рэд обнимает свою спутницу, закутанную в меха.
— Нравится вам русская песня?
— Очень.
— Тройка мчится вдоль по реке. Землю окутывает таинственный вечерний полумрак.
— Обогреться, может быть, хотите? — спрашивает, оглянувшись, ямщик. — Здесь недалече есть лесничья заимка. Там живет Тимофеич — самобытный мужичек. Курит прекрасный первач[5] и варит хмельную брагу[6].
Анна переводит Мак Рэду предложение ямщика.
— Да, да! Перватч — это очень интересно. И согреться хорошо было бы, — радостно соглашается Мак Рэд.
Вскоре тройка останавливается у рубленной русской избы. Украшенные инеем лошадиные головы тянутся к освещенным окнам.
— Здравия желаем! Гостей принимай, Тимофеич! — басит ямщик.
— Милости просим! — приглашает, вышедший на крылечко, бородатый сибиряк.
Мак Рэд войдя в горницу осматривает прекрасной ручной работы резной киот и старинного письма многочисленные иконы
— Это драгоценность! Я бы с удовольствием купил такую вещицу, — говорит он снимающей меха Анне.
— Ах, религия! Это — опиум! — скептически отвечает она.
Инженер глядит на раскрасневшееся лицо своей спутницы.
— Вы, Анна, сегодня особенная… — говорит он.
В углу горницы ямщик беседует с хозяином.
— Угощенье раздобудь! Знатные господа. Он иностранец и видать богатей, — таинственно подняв палец, шепчет ямщик.
— Иностранец? Вот как? А не опасно принимать? Потом скажут — шпион…
— Да нет… он у них на службе… Завод строит… Стол уставлен деревянной резной посудой в старинном русском стиле. Гостям прислуживает дородная девушка с тяжелой русой косой. Тимофеич подымает резную ендову с пенистой брагой.
— Как вас величать — господа, товарищи, аль бары? Выпьем эту чару за здравие живущих и за упокой преставившихся!
Зеркалова очаровательно улыбаясь подымает деревянную чару.
— Грибками закусывайте, солененькими рыжиками! После водки хорошо, — угощает Тимофеич.
— Спасибо. Как живется здесь в тайге? — интересуется Зеркалова.
— Слава Богу, что на отшибе одна одинешенька наша заимка. Поэтому Бог миловал. А в поселке, говорят, всех мужиков в колхоз согнали…
— Вижу кулацкие настроения у тебя проскальзывают, — недовольно замечает гостья.
Тимофеич бережно приносит старинный граммофон с огромной трубой. Истертая пластинка надрываясь шипит: