И тут происходит нечто непостижимое. Словно другая система включается в голове у Маури. Не та, которая заставляет его отступать, сгибаться и закрывать голову руками. В мозгу полная пустота, тело движется само, Маури как бы видит себя со стороны.
Откуда-то берется все, чему научил его перед битвой Йокке. И многое другое.
Одним движением: ноги пружинят, неся его вперед, рука опирается на один из шкафов и помогает придать удару ногой высоту и силу. Как удар копытом у лошади — прямо в ухо противнику, и тут же новый удар ногой в живот и кулаком в лицо. И осознание — вот так надо драться: дистанция, сближение — удар, снова дистанция. Бороться и толкаться с теми, кто больше тебя, бессмысленно. Маури снова стал самим собой, но теперь он включился в игру, оглядывается, ища подходящее орудие. Им становится отломанная дверца шкафчика, которую завхоз все не соберется приладить на место — у него ведь есть своя дача, ею тоже надо заниматься, так что он редко бывает в школе.
Маури хватает обеими руками дверцу, сделанную из оранжевого металлического листа, ударяет изо всех сил. Бум! Бум! Теперь уже вожак мучителей поднимает руки. Настал его черед прикрывать голову.
Йокке хватает Маури за рукав и говорит: «Хватит». Маури загнал противника в самый угол. Тот лежит на полу. Маури не пугается при мысли, что убил его, надеется, что убил его, желает убить его. Он неохотно выпускает из рук дверцу.
Затем он поворачивается и уходит прочь. Йокке и его дружки уже смылись в неизвестном направлении. Руки у Маури дрожат от физического напряжения.
Трое парней из параллельного класса ни словом никому не обмолвились о происшедшем. Возможно, они и попытались бы отомстить, не будь Йокке и его дружков. Йокке, скорее всего, и бровью бы не повел, но они думают, что Йокке на стороне Маури.
Маури не становится королем класса. Его не начинают уважать. Его статус не повышается ни на миллиметр. Но мальчика больше не трогают. Теперь он может сидеть на школьном дворе, поджидая автобус, и думать о своем. Больше не надо постоянно оглядываться по сторонам, готовясь в любой момент спрятаться.
Однако ночью ему снится, что он убил свою мать. Ударил ее по голове металлической трубой. Маури просыпается и прислушивается — ему кажется, что он кричал во сне. Или это она кричала в его сне? Мальчик сидит на краю кровати и боится снова заснуть.
Дидди стоит в комнате Маури в общежитии с мокрыми волосами, разъяренный и требует денег. Своих денег, как он утверждает. Маури отвечает дружелюбным тоном своего приемного отца, что он сожалеет — однако они заключили сделку, и ее условия неизменны.
Дидди выкрикивает что-то презрительное, затем толкает Маури кулаком в грудь.
— Прекрати! — предупреждает его Маури.
Дидди толкает его еще раз. Наверное, он хочет, чтобы Маури тоже его толкнул, и они немного потолкались, а потом можно будет пойти домой и проспаться.
Но удар следует мгновенно. В игру вступает приемный брат Йокке, которому не нужен разгон и разогрев. Прямо по носу. Дидди раньше не получал по морде, он не успевает поднести руку к лицу, кровь еще не хлынула из разбитого носа, когда следует другой удар. В следующую секунду рука Дидди уже выкручена за спиной и Маури ведет его по коридору, вниз по лестнице и выталкивает на улицу, в снег.
В задумчивости Маури поднимается обратно и думает о своих деньгах. Он может обналичить их хоть завтра, если захочет. Почти два миллиона. Но зачем они ему?
Его охватывает странное чувство свободы. Теперь ему незачем сидеть и ждать, пока позвонит Дидди.
Инспектор полиции Томми Рантакюрё заглянул в зал заседаний.
— Прибыл господин Каллис в сопровождении.
Анна-Мария Мелла выключила компьютер и вместе с коллегами Томми Рантакюрё и Свеном-Эриком Стольнакке спустилась вниз к администратору.
Маури Каллис привел с собой Дидди Ваттранга и начальника службы безопасности Микаэля Вика. Трое мужчин в длинных черных пальто. Они выделялись уже одним этим. В Кируне мужчины носят куртки.
Дидди все время перетаптывался с ноги на ногу, глаза у него бегали. Здороваясь с Анной-Марией, он крепко схватил ее руку.
— Я так нервничаю, — проговорил он. — Когда дело доходит до серьезных вещей, я всего лишь пигмей.
Анна-Мари почувствовала, что его искренность обезоружила ее. Она совершенно не привыкла иметь дело с мужчинами, которые признаются в своей слабости. Ее охватило желание сказать ему что-нибудь хорошее, но, в конце концов, она лишь пробормотала что-то типа «понимаю, как вам тяжело».