- Откуда твой папа знает Копыловых?
- Тысячу лет знакомы. Вместе начинали работать в Ольховском районе. После войны. Дядя Гоша служил обыкновенным постовым милиционером.
- Стоял на перекрестке и регулировал движение на дороге?
- Да, Фери, - усмехнулся Глеб. - Ты у меня эрудит. Спутать регулировщика из ОРУДа и постового...
- Не все же такие умные, как ты, - обиделась Лена.
- Не фырчи, - миролюбиво сказал муж. - Понимаешь, постовой милиционер отвечает за порядок на каком-нибудь участке города. Например, на нашей улице. Чтоб на ней было все спокойно.
- Понятно, - кивнула Лена. - А кем в Ольховке работал твой папа?
- О, отец был на три головы выше Копылова! Зампред райисполкома! Потом дядя Гоша ездил учиться, вернулся уже в Средневолжск. И отца повысили, перевели в облисполком. Так они и шли оба вверх. - Глеб усмехнулся. - Да, история развивается по спирали. Отец снова работает в Ольховке. Так сказать, на круги своя...
- Вернется, вернется еще в Средневолжск, - успокоила мужа Лена. Такой квартирой не бросаются.
Когда Семена Матвеевича, ее свекра, направили в Ольховский район, в городе осталась за ним квартира. Четырехкомнатная, в самом центре, на проспекте Свободы. В этом же доме проживали и Копыловы. Глеб был прописан на площади отца и иногда заезжал туда, чтобы проверить, все ли спокойно и на месте.
- Да, думаю, что старикан долго в Ольховке не задержится, - сказал Глеб, сворачивая к их девятиэтажке.
Он обогнул дом, подъехал к гаражу. Заперев машину, они поднялись к себе.
- Мать, я страшно голоден! - признался Глеб, целуя жену в губы.
Лену обдало сладостной волной: муж давно не был так ласков.
- Глебушка, милый, что тебе приготовить? - спросила Лена, схватив его руку и прижимая ее к своей груди. - Табака пожарить? Или лангет? Можно отбить и в кляре.
- Действуй, мать, а я полезу в ванну.
Лена пошла в спальню. Она слышала, как Глеб включил в большой комнате телевизор, затем в ванной комнате послышался шум воды.
Она сняла праздничное платье, повесила в шкаф, накинула на себя прозрачный пеньюар, подаренный мужем ко дню рождения, присела на пуфик у трельяжа и посмотрелась в зеркало. Глаза у нее были счастливые и оттого глупые. Лена подумала, что в них слишком уж видно желание.
"Ну и пусть!" - улыбнулась она, уже предвкушая всем своим горячим, нетерпеливым телом сладостные безумные минуты.
Лена выдвинула ящичек, где хранила украшения, сняла серебряный витой браслет, серебряные сережки с бирюзой и такой же кулон, сложила все это в коробочку из-под французских духов, потом открыла длинный футляр из старинной тисненой кожи с потускневшей от времени монограммой - витиевато переплетенными заглавными буквами "Л" и "Г", - чтобы положить туда перстень, и обомлела.
Футляр был пуст.
- Странно, - пробормотала Лена, машинально шаря в ящичке.
Затем она стала проверять другие коробочки с такой же монограммой.
Они тоже были пусты.
- Глеб! - закричала Лена. - Глеб!
Но муж, вероятно, не слышал.
Она бросилась в ванную. Глеб уже разделся до трусов, пробуя рукой пенящуюся от шампуня воду.
- Ничего не понимаю... - испуганно сказала Лена.
- Ты о чем? - повернулся к ней муж.
- Драгоценности! Ну, бабушки Лики! Их нет!
- Брось, - недоверчиво посмотрел на нее Глеб.
- Сам пойди посмотри.
Глеб торопливо вытер полотенцем пену с рук и двинулся вслед за женой в спальню.
Лена в какой-то нервной лихорадке вынимала из трельяжного ящика свои украшения - клипсы, сережки, браслеты, кольца, нитки жемчуга, броши. Все это было в основном недорогое, для разных нарядов. Подарки самого Глеба, его и ее родителей. Но драгоценности, что хранились в футлярах с монограммой, исчезли. Кроме перстня, который Лена надевала на концерт.
- Видишь, нет! - истерично крикнула она, демонстрируя пустые коробки. - Нету!
- Успокойся, Фери! - проговорил Глеб. Он побледнел, на лбу резко обозначились две продольные морщины. - Может, ты сунула куда-нибудь? Вспомни!
- Что я, чокнутая, да? Перед отъездом на концерт видела! Понимаешь, тут все лежало, на месте!
Швырнув пустые футляры на трельяж, она прижала кулаки к глазам и тонко заголосила.
- Фери, Фери... - растерялся Глеб. Он обнял жену за плечи, но она оттолкнула его, плюхнулась на постель и заплакала навзрыд.
- Что... скажу... папе? - сквозь слезы выдавила она из себя. Прокутили, да?
У Глеба на скулах заходили желваки. Он зябко поежился, переступая с ноги на ногу.
- Ну, делай же что-нибудь! - взвизгнула Лена. - Чего стоишь? Конечно, это не твое!
- Заткнись! - вдруг заорал Глеб.
Лена от неожиданности замолчала и со страхом посмотрела на мужа.
- Прости... - пробормотал он. - Прости, Фери... Я понимаю... Но нельзя же так убиваться. - И стал гладить ее по голове.
Лена схватила его руку, прижала к губам.
- И ты извини, - тихо прошептала она. - Я вела себя отвратительно. Дурочка, это точно. Но... Это ведь не какая-нибудь бижутерия! Сам знаешь бриллианты, платина, золото. Отец с ума сойдет!
Глеб распахнул шкаф.
- Ты что? - удивилась Лена.
- Нас обворовали! Понимаешь, здесь кто-то был! - зловеще-спокойно сказал он.
И только теперь до нее дошел жуткий смысл происшедшего. Лена встала и принялась вместе с мужем осматривать вещи.
Его и ее кожаные пальто висели на месте. Мохеровая шаль и свитер тоже. Нетронутыми остались и многочисленные платья Лены, коробки с туфлями, костюмы Глеба, его кожаный пиджак и ни разу не надеванные мужские немецкие сапоги "саламандра".
- Тут все вроде цело, - мрачно констатировал Глеб. - А в комнате?
- Глеб, вода! - вспомнила Лена.
Со словами "ах, черт!" он побежал в ванную. И вовремя. Пенная шапка уже вываливалась из ванны. Глеб закрыл краны и вернулся к жене.
- Оденься, - сказала она. - Простудишься.
Он натянул на себя спортивный костюм "адидас", и оба супруга пошли ревизовать большую комнату.
Первым делом занялись стенкой. Лена дотошно пересчитывала хрустальные вазы, фужеры, наборы с богемскими рюмками и бокалами. Затем осмотрела ледериновые коробки с серебряными столовыми приборами.
Все было на месте. Как и прочие дорогие и недорогие безделушки: фарфоровые статуэтки, настольные зажигалки, паркер с золотым пером, китайское блюдо семнадцатого века, севрский сервиз.