– Молебен? – Бахтиар протолкался к священнику, схватил его за рукав. – Почтенный Бурхан-Султан! Уж вы-то мудрый человек, ученый. Раскройте глаза эмиру! Ведь смерть идет. Смерть! Неужели так трудно это понять?! Биться надо сейчас, а не молиться!
Бурхан-Султан отстранился, рассек лицо Бахтиара острым взглядом узких кочевничьих глаз.
– Э? Ты в своем уме? Как можно без молебна? И победа, и поражение – от аллаха.
– И что же – если воины станут ползать по стану, бормотать молитвы, колотиться лбом о землю – вместо того, чтоб татар лбом о землю колотить, то аллах так и отвалит им победу?
Пока слово не сказано – оно твой раб. Сказано – уже ты у него в рабах. Сознавал Бахтиар – дерзит, кощунствует, но остановиться теперь не мог. Пусть накажет ослушника бог – сотник выложит все, что накопилось. А там будь что будет. Засунул голову в ступу – чего уж песта бояться?
– Эге-е-е, – протянул озадаченно Бурхан-Султан.
Прихожанин смеет возражать священнику? Неожиданность. Что с Бахтиаром? Может, по глупости вздумалось старших учить – перед толпой захотелось блеснуть? Вряд ли. Неглуп. Бредит? Не похоже. Слишком осмысленный бред. Значит, тут умысел злой? Так-так.
Окажись на месте Бахтиара кто другой, Бурхан-Султан велел бы палками избить нечестивца. Но Бахтиара не взять: эмиров зять. Тронешь зятя – тестя заденешь. Обидится Нур-Саид – не то что сорок овец за молебен, сорок лепешек сухого навоза не даст.
Плохо. Очень плохо. Ругать нельзя. Молчать – опасно. Люди вокруг. Ждут, что ответит служитель бога богохульнику. Ладно. Будем учтивы.
– Бедный Бахтиар! – Он поднял руку, затеребил шестнадцать волосков, составлявших его бородку.
Бахтиар – с тоской: «Начинается. Почему старики, прежде чем раскрыть рот для поучений, хватаются за бороду? Разум, что ли, в тех волосках заключен? Ели вместилище знаний – не голова, а борода, то не ох как много их у настоятеля соборной мечети».
– Что я слышу? – спокойно продолжал Бурхан-Султан. – Ужасные слова. Нет, их произнес не Бахтиар. Я знаю, ты – человек богобоязненный (непременно в ад попадешь). Это – дьявол, проникший в твой мозг через рану. Не поддавайся ему, сын мой! Обратись к аллаху. Сказано: «Тот, кого ведет аллах, идет верным путем». Коран. Сура восемнадцатая. Стих девяносто седьмой.
– Я, конечно, не знаток корана, зато… – пытался возразить Бахтиар, но мулла перебил – без нажима по-прежнему тихо, назидательно:
– Поэтому – не прекословь. «Разве сравняются между собою ученые и невежды?» Сура тридцать девятая, стих двенадцатый. Молись (пусть язык твой отсохнет). Надейся на милость неба (погоди, сын блудницы, оно займется тобой), – так гласит Священное Писание, именуемое Словом Божьим, Вечным, Твердым, Ясным, Книгой Нерукотворной, Неизреченной и Не-оспо-ри-мой… Слышишь?
– Слышу. И повторяю: в писаниях я мало разумею, зато неплохо знаю, что такое здравый смысл. А здравый смысл гласит: «На бога надейся, но и сам не плошай». Лежа дров не наколешь. Не хлопнув по щеке, и комара не убьешь.
Но муллу не смущало несоответствие книжных истин с народной мудростью. Даже крутые противоречия в самих этих истинах его не волновали. Сказано – значит так нужно.
– Молись – и одержишь победу. Мы кто? Мусульмане. А Чингиз? Отрыжка сатаны. И воины его – суть бесы. Кому, как не нам, дарует аллах мощь и доблесть?
– Если так, – сказал Бахтиар, – почему аллах не даровал победу Бухаре, Самарканду, другим городам? Там тоже мусульмане живут. То есть, жили. Пока их не истребили. А молились они, наверно, не меньше нас.
– Сказано: «Аллах делает то, что хочет». Сура третья, стих тридцать пятый. Бесполезно вопрошать аллаха: «Почему?» Непостижимы веления творца, в чертоге которого нет места человеческой мысли. И еще сказано: «Воистину, удаче сопутствует неудача, а неудаче – удача». Сура девяносто четвертая, стихи пятый-шестой. Но моему ничтожному разумению, вначале бог ниспослал правоверным испытание, чтоб укрепить пошатнувшуюся веру. Теперь же, коль скоро…
– Коль скоро, – подхватил Бахтиар с горькой усмешкой, – через искоренение десятков тысяч мужчин, женщин, малолетних детей и разрушение сотен цветущих поселений вера укрепилась, почему аллах не остановит неверных? Ведь пока что мусульмане бегут, а не язычники? Или язычники? Может, и они, только не от нас, а за нами. Нет уж, святой отец. Хватит с тихов, уверток хитроумных. Тут не состязание богословов. Давай-ка отложим в сторону коран со всеми его ста четырнадцатью сурами, пока ты не увяз в них, точно верблюд в солончаке, и поговорим как мужчина с мужчиной – ты хочешь, чтоб мы победили татар, или не хочешь? Или твоя забота – за молебен побольше урвать?
В корявом кулаке муллы, как черные зубы во рту взбешенного наркомана, хрустнули, заскрежетали крупные зерна четок. Косой взгляд – остолбенелому Нур-Саиду: ну и зять у вас, а? И возмущение, жегшее грудь одного старика, тотчас отразилось, словно в узких зеркальных осколках, в степных глазах другого. Чалмоносец облегченно вздохнул. Хорошо. Руки развязаны.
Но успокоился он лишь на миг. Развязаны-то развязаны, да-бессильны. Сила не у него в руках. И не в руках Нур-Саида. Она – у вооруженных людей, что сгрудились вокруг главарей неподвижной, безмолвно-вопрошающей толпой. На чьей они стороне? Ждет Бахтиар. Ждет Бурхан-Султан. Колеблются воины.
Бессознательно, неизгрязненной глубью сердца, простые воины – за Бахтиара. Речь сотника тронула в них чувство справедливости, усыпленное с младенческих лет трудной жизнью. Но вместе с тем эта речь была необычной. Странной. Настораживающей. Она испугала дружинников – взрослых детей, недалеких, робких, не умеющих видеть изнанку вещей. Легковерных, где уместно сомнение. Недоверчивых, где следует верить.
Почему стая черных ворон норовит заклевать белую сестру. Непривычное – чуждо. Внушает страх отвращение. Пусть оно даже лучше, чем старое. Кому, например, надо доказывать пользу купания? Для сарта нет жизни без бани. А монгол, говорят, никогда не моется. Грех. По древним поверьям, вода уносит счастье.
Призадумался Бахтиар. Еще три слова – и быть беде. Стоит священнику сделать знак – и толпа поспешит к нему на помощь, хотя он ей вовсе не друг. Она разорвет Бахтиара, хотя он ей вовсе не враг. Лишь бы скорее выместить злобу, избавиться от наваждения. Привести окружающий мир в прежнее, знакомое состояние. Невежество – не безобидный порок, от которого плохо лишь самому невежде. Это слепое чудовище со смертоносным рогом.
Бурхан-Султан уже веселее, хотя еще с опаской, пригляделся к народу, уловил его настроение и жалостливо улыбнулся Бахтиару:
– О бедный, многострадальный! Ты очень болен. Чего смотрите, люди? Слышите – заговаривается? Помогите несчастному. Под руки возьмите. Покрепче. Так. Усадите вот здесь, у стены. Кошму постелите! Отдыхай… пока, золотой. Даст бог, излечим от хвори.
Растерзать? Кровь воодушевила бы людей на битву, зажгла в них гнев против неверных. Но… трудно постичь толпу. Что, если, изорвав Бахтиара, она опомнится и, опомнившись, ринется… на Бурхан-Султана? Все может быть. Да и правитель не допустит расправы. Мало ли что сердится, – не режут зятьев всякий раз, на них рассердившись. Нет, плод недостаточно зрел, чтоб сорвать. Повременим. Все равно за Бурхан-Султаном быть последнему слову.
Бурхан-Султан приступил к обряду. Сперва читали коран. Издавна, еще со времен арабских завоеваний, существует семь узаконенных способов чтения священной книги. Это лады Асима, Абу Амр ибн аль Алы, Ибн Касира, Хамзы, Нафи, Ибн Амира, аль Кисан.
Священник, эмир, начальники сотен не успокоились, конечно, до тех пор, пока не испробовали все семь приемов, щеголяя друг перед другом правильным произношением иноязычных слов. Один, скажем, не умел прилично картавить, а второй, видишь ты, умел. Вот он и спешил всем прочим нос утереть. Стихи оглашали певуче, резкими остановками отмечая знаки препинания.