Об этом не хотелось думать. Не хотелось знать.
Никакая ты не оптимистка, ты покойница.
Она уверяла мать, что ведет себя как хорошая девочка, но мать, казалось, не слышала ее и говорила что-то быстро и как бы смущенно, ее серьезные серые глаза, которые Келли всегда считала очень красивыми, были устремлены куда-то поверх плеча дочери: «такая молодая – всего лишь…» Келли не расслышала конца фразы, что-то вроде: «жар в крови… это не будет долго продолжаться, это невозможно. Дорогая, я не помню, когда у нас с отцом это было… последний раз…» – теперь она уже окончательно смутилась, но смело продолжила беседу, которую, как неожиданно вспомнилось Келли, они вели в то время, когда шестнадцатилетняя Келли, учась третий год в частной школе Бронксвилла, по уши влюбилась в одного мальчика, они неумело и торопливо занимались любовью, Келли – впервые, а потом мальчик стал избегать ее, и Келли хотелось умереть, она не могла спать, не могла есть, убежденная, что не вынесет этого, как не вынесла ее школьная подружка, пытавшаяся на полном серьезе покончить с собой и потому проглотившая целую упаковку барбитуратов, запив пинтой виски, подружку отвезли на «скорой» в больницу, где промыли желудок и тем спасли ее висевшую на волоске жизнь, Келли не собиралась уходить из жизни по-настоящему и, плача в объятиях матери, клялась, что не хочет умирать, ведь на самом деле она хорошая девочка и, по существу, неиспорченная, она не принимала противозачаточные таблетки, как другие девочки в школе, мама успокаивала ее, мама пришла, чтобы утешить ее, она была и здесь, рядом с машиной, хотя, видимо, не слышала дочери (наверное, мешал шум воды и ветровое стекло), да, мама пришла и сюда, чтобы утешить ее.
А тем временем черная вода уже подступила к губам.
Сумев каким-то образом собрать последние силы – она и не подозревала, что после перенесенной травмы они у нее сохранились, – она подтянулась, частично высвободив из-под чего-то колено, но еще оставалась ступня, правая ступня – абсолютно бесчувственная и как бы вовсе не существующая, – ее не было видно, может, ее оторвало? Нет, пожалуй, нет, ведь тогда она уже скончалась бы от потери крови, решила Келли, прошло достаточно много времени.
И все же она не могла пошевелить пальцами этой ноги и вообще их не ощущала, даже сами анатомические понятия «пальцы ног», «ступня» стали путаться в ее мозгу, и тогда она решительно прекратила думать на эту тему: она была оптимисткой.
Келли воображает, что она такая циничная, такая мудрая, ее не проведешь, подтрунивали над ней беззлобно подруги, но мы-то знаем лучше! – им было трудно удержаться, чтобы не проехаться шутливо по поводу поражения Дукакиса и ее упрямой верности Карлу Спейдеру, обращавшемуся с ней как с рядовой машинисткой, на одной вечеринке она случайно услышала, как Джейн Фрейберг говорила какому-то мужчине: «Да, это Келли Келлер, могу вас представить, она очень мила, если только не обращать внимания на…» Келли поспешила отойти, не желая слышать окончания фразы.
Как это грубо, невежливо обсуждать ее, когда она находится тут же. Когда она еще жива.
А друзья обсуждали. Как они могли!
Келли?.. Очень красиво.
Этот голос звенел у нее в ушах. Но лица она не видела.
Не могла вспомнить она и имени, только знала, что он стремится к ней, плывет, преодолевая быстрое, изменчивое течение, слипшиеся пряди облепили бледное взволнованное лицо, он тянется к ручке дверцы, пальцы пытаются нащупать ручку, она выберется отсюда, если не утратит веру, если не поддастся панике, страху, ужасу, Смерти.
Здесь. Я здесь.
Каким-то образом случилось так, что теперь она лежала, распластавшись, вверх ногами, на внутренней стороне того, что было, как она догадалась, крышей автомобиля. Крыша раскачивалась, зарывшись в ил, сверху на Келли давило сиденье, к которому она была по-прежнему привязана, ремень обхватывал плечо, шею, нарушение функции спинного мозга в результате падения, при котором пленник медленно задыхается, но у нее зажало правую ногу, ее сдавила смятая в лепешку стальная деталь, нога была словно бревно: ее что, оторвало? Или пока еще нет?
Не надо думать об этом. Она же оптимистка.
Она вдруг осознала, что лежит в собственной блевотине, но не помнила, когда ее вырвало; мелькнула мысль, что такая рвота – благо, желудок очистился, врачам придется меньше с ней возиться, чтобы откачать всю эту мерзость, – вода, которой она наглоталась, была не той водой, к которой она привыкла, – прозрачной, чуть голубоватой, чистой и вкусной, а гнусной, мутной жижей, с привкусом нечистот, бензина и нефти.
Здесь! Помоги мне…
Хватаясь дрожащими руками за руль, она старалась приподняться над постоянно прибывающей водой, хныча, как ребенок, и с трудом соображая: если поднять голову, то ртом можно хватать пузырьки воздуха, плавающие над ней и переливающиеся в лунном свете. Эта яркая плоская луна! То, что Келли ее видит, доказывает, что она еще жива.
Мы доберемся туда, Келли. И доберемся вовремя.
Она знала, понимала, что в нее верят. Он тоже верит.
Вот-вот приедет «скорая». Вой сирены.
Лучи красного света дико мечутся, освещают дрожащими полосами пространство болот.
Девочка по имени Лайза, одна из близняшек, она пыталась покончить с собой, проглотив тридцать восемь таблеток снотворного. Ее увезли, промыли желудок и тем спасли, и одноклассницы, трепеща от ужаса, шептались об этом, а ее отсутствие в классе и в столовой бросалось в глаза.
Эта девочка, имевшая сестру-близняшку, не была Келли Келлер.
Келли Келлер, которая после романа с Г. поклялась никогда не думать о самоубийстве, ибо жизнь бесценна.
Следовательно, все упиралось в то, достанет ли у нее характера, силы воли. Собраться с духом. Не сдаваться. Не терять мужества. Черная вода поднималась толчками, она уже плескалась у ее подбородка, но – только бы держать повыше голову – главное – знать, что делать, и следовать этому.
Ну почему она не решилась сказать, что они сбились с пути, не потребовала, чтобы он вернулся назад и осмотрелся, ну почему? – потому что боялась рассердить его.
Черная вода стала расплатой за это, она знала. Мы всегда боимся рассердить мужчин. Даже тех, кто хорошо воспитан.
А он был именно таким. И оставался таким несмотря на то, что ему смотрели в рот. Запоминали все им сказанное, повторяли его замечания, шутки. Когда он, играя в теннис, отбивал летящий мяч, то плотно стискивал челюсти, скаля зубы.
Ты начинаешь презирать свои собственные слова… свою популярность.
А какой неожиданностью для нее стало его внимание к ней, Келли Келлер. Там, на пляже, она излучала уверенность в себе и радость, особенно в этих новых роскошных темных очках, стекла которых не пропускают ультрафиолетовые лучи, она знала, что хорошо выглядит, красавицей ее не назовешь, но тут она сама чувствовала, что пришел ее час, настал миг удачи.
Ты ведь Американская девушка: помни это.
В последнее время она немного округлилась, нагуляла жирок. И волосы ее не висели уже бесцветными космами, они вновь стали блестящими и гладкими – мама порадовалась бы. Прежде Келли с горьким чувством по-детски желала Г. смерти, но теперь, конечно же, все совсем иначе, я думаю о тебе как о друге.
И все же она колебалась, не решаясь произнести вслух «сбились с пути», ведь мама ее предупреждала, что мужчина не выносит, когда женщина выставляет его дураком, пусть даже она права, а он любит ее.
А потом неожиданно все стало хорошо: отток воздуха прекратился.
Ее затуманенному зрению представился этот необычной формы светящийся пузырь, который, покачиваясь, двигался вдоль сидений, находящихся теперь сверху, но не рассасывался, не стремился наружу, она в этом не сомневалась, теперь можно прильнуть к нему страждущими губами и втягивать воздух в себя с нетерпением и жадностью ребенка, пока не подоспеет помощь.