Он проговорил строго и даже с некоторым укором: события в Персидском заливе дали вашему поколению искаженное представление о войне и дипломатии. Это может обернуться трагедией: они подарили вам иллюзию, что война может быть относительно легкой и что ее можно заменить дипломатией, и это будет наиболее целесообразной заменой.
И хотя ей польстило, да и как могло не польстить, что такой известный человек поверяет именно ей столь серьезные мысли, не обращая внимания на остальных, она быстро возразила:
– Такого понятия, как «мое поколение», не существует, Сенатор. Мы разделены по расовым, классовым признакам, по уровню образования и политическим симпатиям, даже половые различия надо учитывать. Единственное, что нас объединяет, – это сознание нашей… обособленности.
Сенатор задумался над этими словами.
Потом задумчиво кивнул. И улыбнулся.
– Значит, меня поправили, так?
Он с улыбкой смотрел на нее. Смотрел с интересом. Как зовут эту девушку? – и всем было ясно, что на Сенатора произвела большое впечатление симпатичная и умная подружка хозяйки дома, с которой в настоящее время спал Рей Энник.
Как девственно прекрасен этот северный берег Грейлинг-Айленда – солоноватый привкус воздуха, яркий, чистый простор океана, зубчатые стремительные гребешки волн, мир так прекрасен, что хочется обнять его целиком, раствориться в нем до конца, о боже…
Келли, Келли! Она слышала доносившееся сверху свое имя, Келли! – теперь оно гремело со всех сторон, прорываясь сквозь черную воду.
Здесь, я здесь. Здесь.
А вода бурлила и плескалась у самого ее рта, отвратительная на вкус, совсем непохожая на воду, во всяком случае на ту, что она знала. Она изо всех сил старалась держать голову как можно выше, шея ее дрожала от непомерных усилий. Она тянулась лицом, губами туда, где еще оставался, постоянно убывая, воздух, она не смогла бы назвать это место, только смутно сознавала, что оно расположено где-то за креслом пассажира, сразу под бардачком? – там, где находились ее колени. Колени, ноги.
Впрочем, она была не в состоянии гадать, что это было за место. У нее недоставало ни самих слов, ни логики, чтобы их связать.
Слова «воздух» она тоже не помнила, лишь жадно стремилась глотать его страждущими напряженными губами.
Лунный свет то проникал в толщу воды, то скрывался, то проникал, то скрывался, но у нее и для света не было уже имени, как не было его и для самой жизни.
И тут черная вода хлынула в ее легкие, и она умерла.
Нет, еще нет: она смотрит, как мужчины играют в теннис. Вместе с Фелицией Чьей и Стейси Майлс она стоит в зарослях диких роз вокруг внушительных размеров корта Сент-Джонов, теребит лепестки, касается шипов, запускает ногти в мясистую алую сердцевину – невротическая привычка, одна из самых скверных, с ней трудна бороться, потому что ее не сознаешь, она следит за энергично развивающейся игрой, следит за ним. Стейси смеясь произнесла: «Чем они отличаются друг от друга – это сразу бросается в глаза – так это мускулатурой. Взгляни на их ноги».
Сенатор был самым рослым мужчиной на корте, высокий рост Люция из МТИ был незаметен, потому что он играл, благоразумно согнув ноги, полуприсев, молодые женщины восхищались, аплодировали, фотографировали, отходили и возвращались, поразительно, как адекватно выражает мужчина, или так только кажется, свою истинную сущность, состязаясь с другими мужчинами на теннисном корте, серьезная парная игра – настоящая проверка, причем весьма рискованная. Сенатор и Рей Энник, его друг-адвокат, весело и с энтузиазмом сражались с соперниками, годящимися им в сыновья, мужчина старится с ног, но опытный игрок знает, как сберечь ограниченные силы и заставить выложиться противника, Сенатор легко и непринужденно двигался на корте, как человек, привыкший к теннису с детства, эти крутые подачи в дальний угол поля, при которых мяч проносится так низко, что едва не касается сетки, говорили о долгих годах тренировок, эти выполненные с почти автоматической точностью подачи, когда мяч приземлялся в точно рассчитанном месте, и еще – что совершенно покорило Келли и других зрителей – Сенатор в спорных случаях признавал, что мяч упал на его стороне, даже когда было ясно, что мяч вышел за черту.
Отличное спортивное поведение. Иногда выиграть, сохраняя достоинство, так же трудно, как и проиграть.
Но потом соотношение сил изменилось. Люций с его необычной манерой подавать и любовник Стейси с его резкими бросками к сетке и мощным парированием мяча тыльной стороной ракетки измотали Сенатора и Рея Энника, сыграло свою роль и солнце, а также порывистый ветер и неважное состояние корта Сент-Джонов. Келли потихоньку улизнула, проявив такт, еще до окончания последнего сета, чтобы не попасться Сенатору на глаза сразу после поражения, когда он, посмеиваясь и подшучивая над собой, пожимал руки молодым соперникам, улизнула, чтобы не слышать слов, которые мужчины в таких случаях говорят друг другу, желая скрыть то, что хотели бы сказать на самом деле.
Нет: она шла вдоль берега, ветер трепал ее волосы, желтая кружевная блуза свободно наброшена поверх белого купальника, длинные, гладкие, сильные ноги порозовели на солнце. Она шла по берегу моря, а рядом шел высокий, широкоплечий, красивый мужчина, по-медвежьи крупный, с тронутыми сединой волосами и лицом знаменитости, но лицо это было приятным, открытым, славным, лицо доброго дядюшки – а голубизна глаз просто нестерпимая, такая режущая и острая, как голубизна свежевымытого стекла. И как неподделен его интерес к Келли Келлер. Это льстило ее самолюбию.
Он расспрашивал ее о работе у Карла Спейдера, о друзьях и коллегах, просто о жизни и выразительно кивал, да, конечно, он читал ее статью о смертной казни в «Ситизенс инкуайери», конечно же читал.
И полюбопытствовал, держась все так же непринужденно, по-отечески улыбаясь, а есть ли у нее в настоящее время друг?
И не хотела ли бы она работать в Вашингтоне?
А может, со временем вообще перейдет в его команду?
Покраснев от удовольствия, Келли Келлер, будучи дочерью юриста и потому достаточно рассудительной, пробормотала что-то вроде: «Там будет видно, Сенатор».
Конечно.
Как предусмотрительно поступил Сенатор на съезде Демократической партии в 1988 году, отклонив предложение Майкла Дукакиса выдвинуть в паре с ним свою кандидатуру на пост вице-президента. Пусть Бентсен борется за второе место, соревнуясь с этим нелепым Куэйлом, он же станет либо президентом, либо никем. Столь же предусмотрительно было не разворачивать самому битву за президентский пост, ведь в отличие от Дукакиса он понимал, что на выборах демократам ничего не светит.
А вот Келли Келлер этого не понимала.
Годы правления Рейгана, удручающее падение духовности, лицемерие, жестокость, ложь с косметической улыбкой на устах… разве Америка всего этого не видела!
И все же слепой оказалась именно Келли, и дурочкой к тому же. Теперь, несколько лет спустя, гуляя в обществе сенатора Соединенных Штатов по пляжу, где дети соседей Баффи натыкали в песок по случаю Четвертого июля миниатюрные американские флажки, она весело хохотала, предавая осмеянию тогдашнее свое отчаянное состояние, близкое к нервному срыву.
Но Сенатор не засмеялся. И заговорил горячо:
– Как же! Я отлично понимаю. Когда Стивенсон проиграл Эйзенхауэру, мне хотелось умереть. Как я любил этого человека!
Келли Келлер удивленно выслушала признание. Мужчина любит другого мужчину?
Хотя бы даже как политического единомышленника?
Сенатор заговорил об Эдлае Стивенсоне, Келли его внимательно слушала. Она с уважением относилась к Стивенсону, хотя имела о нем довольно смутное представление, она изучала, конечно, этот период американской истории, феномен Эйзенхауэра, как выражался их преподаватель, но сейчас ей не хотелось, чтобы ее экзаменовали. Ей также не хотелось упоминать о снисходительном отношении отца к этому политику, а сама она не могла даже вспомнить, сколько кампаний он провел, одну или две. Кажется, в начале 50-х?