Когда так настойчиво просят не сходить с дорожек, хочется именно сойти.
И разговоры из воздуха рядом.
– Я сыну суп в тарелку наливаю, крышечкой накрываю и ставлю в холодильник. Чтоб он потом только погрел. А сама – на работу. Не положишь, так и не поест, хотя ему скоро 17.
– Моему 35 и все то же самое.
– Если ты ее бросаешь, так и скажи, а ты только титьки мнешь!
– Ничего я не мну…
– Ну еще хуже.
– Дай руку? Что это у тебя? Отложение солей? Надо аппаратом погреть. А вот эту точку знаешь? Между указательным и большим? «Точка жизни» называется. Давишь? Каждый день?
– Ай, ты мне дырку сейчас сделаешь! Не хочу «точку жизни». Итак все болит.
– Тебе надо полностью отстраниться.
– Нет, я ему все выскажу.
– Нет, тебе надо отстраниться, прямо полностью.
– Я на ямочки западаю: вижу – щека, вижу – ямочка, и влюбляюсь с первого взгляда.
– И что? Жизнь тебя не учит? Полный дом детей с ямочками на щечках. В следующий раз, может, погоди влюбляться? С ямочками – они тряпки все. Погоди, говорю. Приглядись, может, там рядом скромник какой ходит, а у него, может, такие внутренние ямочки, что маманегорюй. Ты уже не в том возрасте, чтобы игнорировать человеческие качества.
– Родственники дали денег на золотое кольцо, а я пошла его выбирать с такого похмелья страшного, что теперь смотрю на это кольцо и думаю: как? Как я могла такое… Позор! Просто позор.
Снаружи ботанического сада многополосное движение, проспект Мира, шум и бирюзовые башенки центральной мечети.
– До радиальной под землей или по воздуху пройдемся? Ну так вот, я и говорю…
Питерские разговорчики
Парень и девушка разглядывают сверху Исаакиевскую площадь. Он показывает на Мариинский дворец.
– А это что за особняк?
– Вокзал, наверное, какой-то. Пошли дальше.
– Смотри, нога лошади Петра какбэ попирает ядовитую змею, тока я забыла, что она символизирует.
– Медицину, конечно!
– Ладно, сегодня я тебе все прощаю…
– А что прощать? Мне прощать нечего!
– А дома барда-а-а-а-а-а-а-а-ак…
– Это потому, что я работала вчера.
– А позавчера? А три дня назад?
– Обижусь.
– Вот я и говорю: сегодня все прощаю!
Мущщина с футляром от контрабаса (ну и с самим, наверное, контрабасом в нем) и в красном шарфике. Достал бутылку, влил пару бульков в компот, набрал номер:
– Мне НАДО тебя увидеть. Нет, я бы предпочел ЛИЧНУЮ встречу. Да, обязательно. Нет, НЕ МОГУ сказать зачем. Почему? (встал) Потому, что нахожусь в общественном месте!
Григорий Соколов
Наде Ждановой
Сначала мы ехали на поезде до Болоньи и видели охотника с двумя крапчатыми длинноухими собаками, и стаю фазанов – как на картине маслом, и облетевшие виноградники, и все еще ярко-зеленые поля, поля, поля, и сельские дома с черепичными крышами, и все еще в желтых листьях деревья.
Мы ехали на концерт великого пианиста Григория Соколова. Два года я смаковала предвкушение, и не верилось, что вкушение уже близко.
Потом мы еще бегали по запутанному болоньевскому вокзалу и оттуда ехали на электричке в Модену. Тут публика не такая рафинированная, как в центре Вероны. Похожа на ту, что ездит, например, в Дубну с Савеловского – рабочий народ, офисный люд, студенты, кто-то прятался от контролеров в тамбуре… Ехали стоя, вагоны битком, час пик.
В Модене оказались уже в сумерках, и там было все совсем по-другому, чем в любом виденном мной городе, и надо было осваивать эту новизну, в оранжевом свете фонарей идти по малолюдным улицам – как во сне, искать собор (огромный, старинный, уютный, как жилой дом – отдельная история), гладить там мраморных львов по их изгрызенным временем носам… На площади перед собором пахло, как на маминой кухне, когда она печет печенье, а ты сидишь носом в духовку. Конечно, бил колокол.
А в остальном тишина и детские голоса. На ступеньках кафе сидела красивая мулатка в фартуке, и ее лицо светилось отраженным светом телефона.
А потом мы вошли в театр Лучано Паваротти, и то, что осталось снаружи, перестало иметь значение, будто совсем закончилось.
Зал – в коралловых мягких оттенках, множество отдельных лож, а в полукруглом туалете полукругло выгнутые деревянные двери (как это возможно?). Зрители – солидные, хорошо одетые, в жемчуге, и молодежь в чистых рубашках. У высокого мужчины в мягком пиджаке – натурально бланш под глазом, другой сморкался в огромный белый платок, несколько людей в инвалидных колясках, маленькая лысая женщина в маленькой шапочке, как после химиотерапии, парочки за ручки и женщины типа вамп – вызывающе поодиночке.