— Однако, боюсь, я вынужден тебя разочаровать, Чарльз, — привлекательный, похожий на пирата вампир опустил сигарету вдоль своего бока. — И разочаровать тех, кто с нетерпением ждал этих волнительных событий, спланированных вместе с тобой.
Он неопределенным жестом обвёл камеру и коридор.
— В конце концов, драма в зале суда — это всегда лучшая драма. Особенно когда дело касается финала, приносящего удовлетворение.
Бэйшл сделал очередную чувственную затяжку hiri, и его глаза оставались неподвижными.
— Но, боюсь, мы с моими союзниками пришли к разным выводам. Мы решили… те из нас, кто действительно родом из этой крупицы пыли в изумительном творении мультивселенной… те, кто здесь принимает настоящие решения… те, кто здесь является местными… мы решили, что твоё присутствие больше не нужно на этой маленькой драгоценной планете, Чарльз.
Он сделал грациозно пренебрежительный жест одной рукой.
— С сожалением сообщаю, что решение было единодушным.
Взгляд вампира изменился на глазах Чарльза.
Ранее там виднелось веселье, любопытство, некое томное удовлетворение, как у кота, наконец-то поймавшего птичку… но теперь не осталось ничего.
Все чувства как будто ушли с этого белого лица, из этих хрустальных глаз.
Теперь они вторили сути вампира.
Они выглядели мёртвыми.
— Боюсь, у нас возникла потребность вернуть ситуацию к тому виду, которым мы наслаждались в прошлом, — добавил Бэйшл, выдохнув ещё одно облако дыма со сладким запахом. — Видишь ли, мы скучаем по тому миру. И пусть мне весьма нравятся твои племянница и племянник, они тоже получат выговор. Им придётся выслушать весьма суровые слова и согласиться на довольно строгие условия относительно пребывания в этом аккуратном маленьком пузыре, который мы называем домом…
Фаустус хотел не интересоваться словами вампира.
Он хотел не поддаваться раздражающей попытке завлечь его, пробудить в нём нервозность, страх или любопытство… или что там вампир пытался пробудить в нём сейчас.
— Но это проблема не для сегодняшнего дня, да? — Бэйшл-Вампирский-Король улыбнулся, показав грациозный жест рукой с сигаретой. — Ибо я слышу, что милая Мириам вновь очнулась от того, что ты с ней сделал. Они летят, чтобы завершить свадебную церемонию… буквально через несколько дней. Радостные новости, да?
Фаустус не ответил.
Он наблюдал за глазами вампира.
Он видел там лёгкие завитки крови, напоминавшие струйки алого дыма.
Он не мог отвести взгляда от полного отсутствия чувств в этих глазах.
Он знал, что означает это выражение.
Вопреки собственному желанию он повёлся на насмешки вампира.
— Ты убьёшь меня сейчас? Сейчас, Бэйшл? — он ответил на этот хищный взгляд, и в его голосе звучал укор. — Людям это очень не понравится. Ты лишишь их шарады правосудия и нормальности? Или в этом и заключается смысл?
Фаустус видел, что глаза вампира на мгновение дрогнули от того, как он его назвал.
— …О, прошу прощения, «Брик». Я же не должен знать твоё настоящее имя, так? Твоё данное прародителем имя? Нам, простым смертным, не дозволяется его произносить.
Тон Чарльза сделался ещё более укоризненным.
— Кем бы ты себя ни считал, как бы ты себя ни называл, ты не можешь верить, будто люди считают вас «местной» расой. В этом явно человеческом мире вы такие же пришельцы, как и я. Возможно, вы даже более чуждые. Определённо более опасные.
Улыбка вампирского короля не дрогнула.
То пустое выражение ни на секунду не уходило из потрескавшегося хрусталя глаз.
Когда он заговорил, его тон показался почти скучающим.
— Так интересно, как быстро фортуна может повернуться спиной, — голос Брика изменился, обретая гипнотизирующую вампирскую мелодичность. — Должно быть, тебе так тяжело, Чарльз. Не иметь вообще никакой власти. Знать свою судьбу, понимать её… возможно, даже принять как неизбежность… и всё же быть не в состоянии отпустить роль, которую ты когда-то играл. Ты ничего не можешь с собой поделать, да? Ты просто неспособен не противиться этой беспомощности. Не противиться реальности твоего поражения. Ибо ведь это на самом деле беспокоит тебя, не так ли, Чарльз? Поражение?
Улыбка вампира стала заметно шире.
Та же улыбка всё так же не отражалась в его глазах.
Он наблюдал за Фаустусом как за бабочкой, которую пришпилили булавкой, вонзённой в грудную клетку.