— Ты просто не в силах вынести тот факт, что тебе нечем мне угрожать, — поражался вампир. — У тебя никакой возможности воплотить в жизнь хоть небольшую месть или вызвать хоть капельку страха. Ты не можешь пробудить даже слабую эмоцию во мне или в ком-то другом. Ничего, кроме, пожалуй, жалости. Для типа вроде тебя это просто пытка.
Улыбка вампира сделалась задумчивой.
— Поэтому ты угрожаешь мне людьми… знанием моего имени… ты ищешь все возможные рычаги давления. Что угодно. Но печальная правда заключается в том, что у тебя ничего нет, Чарльз. У тебя ничего не осталось. Ты не можешь даже сдуть в мою сторону семена одуванчика… если бы ты вообще мог дотянуться до меня сквозь стены тюрьмы.
Бэйшл снова плавным жестом указал на своё окружение.
Фаустус ощутил, как его ярость усиливается.
Пока существо говорило, это чувство нарастало — возможно, потому что он чувствовал честность в словах существа. Бэйшл даже не пытался намеренно задеть его. Жалость была искренней, как и настоящее сожаление из-за того, каким ничтожным существом стал Фаустус.
В глазах вампира это лишило его кончину всякого веселья.
И почему-то этот факт до невозможности разъярил Фаустуса.
Он злился не просто на вампира.
На всё. На всех. На каждое предательство или пренебрежение.
На те годы, что он провёл в том дерьмовом измерении, куда забросила его племянница.
Его кровная родня сделала это.
Она предала расу, Единственного Бога… его самого.
И они обрекли его на это последнее унижение после всего, что он сделал, что он пытался сделать для них, после всех тех раз, когда он проявлял милосердие и смотрел сквозь пальцы. И его родственница просто обратилась к его Богу, попросила бросить его позади, когда Бог наконец-то пришёл за ним. И этот Бог послушал Блэка… послушал его неверующую племянницу Мириам… а не его, самого верного среди всех его слуг… боги всевышние.
Это было невыносимо.
Невыносимо, бл*дь.
Это предательство хуже смерти.
Возможно, как и сам Бэйшл, Фаустус не мог не выразить некую его часть.
— Я призвал его сюда. Я, — Фаустус до боли стиснул руки в кулаки. — Я строил церкви в его имя. Я проводил ритуалы. Я убивал ради него. Я назвал его Единственным Истинным Богом. Единственным истинным богом для нашей расы. Я провёл его с собой через миры.
В его груди зародилась боль такой силы, что он не мог дышать.
— И они сказали ему бросить меня здесь? Бросить МЕНЯ?
Он уставился на вампира, ослепнув от боли.
Боль разделения раздирала его свет. Сердечная боль. Суровое воспоминание обо всех вещах, что он принёс в жертву. Даже его супруга. Он отдал её вампирам в рамках изначальной сделки с ними. Он отдал её им.
Но опять-таки, тут не найти удовлетворения.
Это не подходящая аудитория для его жалоб.
Его слова не вызвали у вампира никакой реакции.
Даже жалости.
Даже смущения из-за него.
Ничего.
Если уж на то пошло, это заставило Бэйшла полностью утратить интерес к Фаустусу.
Похоже, Брику надоело, он устал от перепалки.
Устал от него.
Как раз когда Фаустус подумал об этом, вампир выдохнул с чистым притворством.
Удерживая окурок hiri полными губами, Брик освободившимися руками поправил рукава и манжеты, не глядя в глаза видящего. Он одёрнул края, выравнивая их с рукавами пиджака, и заговорил, не поднимая взгляда.
Его тон сделался открыто скучающим, почти нетерпеливым.
— Ты же знаешь про человеческую группировку, да, Чарльз? «Архангел»? Мне говорили, что они тебе знакомы.
Фаустус не ответил.
Он сохранял неподвижную маску разведчика, но вампиру впервые удалось выбить его из колеи. «Архангел»? Человеческая группировка наёмников? Та, что мнила, будто в этом мире они сажают королей на трон и свергают обратно?
Фаустус определённо знал о них.
За последние шесть десятков лет он периодически внедрял шпионов в их ряды.
Он знал, что Блэк также сталкивался с этой группировкой наёмников. Один из их членов взбунтовался и едва не убил его.
Ничего из этого он не сказал вампиру.
Брика, похоже, детали их прошлого тоже не интересовали.
— Ну, я поболтал с кое-какими их старшими офицерами. В итоге у меня состоялась более долгая беседа с их лидерами. «Священники» — кажется, так они называются?
Брик пожал плечами, будто это была ещё одна деталь, которую он не считал интересной.