— Ты его брат?
— Nein, Onkel.[4]
— Кристофер твой дядя?
— Nicht. Ich bin Onkel.[5]
Я ничего не могла понять. Женщины глядели на меня почти враждебно и молчали, один только дурачок что-то неразборчиво лепетал. Я была так уязвлена, что даже этот косноязычный лепет был мне приятен. Он, по крайней мере, как будто пытался помочь мне. Ну и семейка!
3 ноября
Вчера вечером мы с матерью и теткой Сижестой пошли на папину могилу — помолиться при зажженных, воткнутых в землю свечах. Время от времени еловая ветка или хризантема загорались от колеблющегося пламени свечи.
Я незаметно разглядывала молящихся на кладбище, особенно мужчин, в надежде увидеть среди них Кристофера, но в сумерках, которые горящие свечи делали еще более непроницаемыми, трудно было что-нибудь разобрать. А ведь его предки наверняка покоятся здесь — я прочла его фамилию на многих надгробиях…
5 ноября
Сегодня днем я поскакала туда. Заледеневшее болото звонким эхо разносило по округе удары копыт Брильянта. Зыбкая почва превратилась в тугой барабан.
Старуха отворила мне дверь с притворно любезной улыбкой, впившись в меня своим крошечным черным глазком (второй был прикрыт распухшим веком). Ее враждебность как рукой сняло. На своем невероятном, полунемецком, полуфранцузском жаргоне она кое-как объяснила, что, кроме нее, дома никого нет. Ее старик работает на «електрическом» заводе — правда, нерегулярно, добавила она. Я навела разговор на Кристофера. Она тут же приняла торжественный вид и изрекла:
— Кристофер? О!.. Штудент! Адвокат!
Я было испугалась, что он натворил Бог знает каких глупостей и его теперь судят. Но нет, старуха хотела сказать, что мальчик учится на адвоката.
Это меня поразило. Я решила, что плохо поняла, но она продолжала рассказывать, как он всегда был первым в классе, как директор гордился им и прочее. Все эти истории она перемежала гортанными «Неrr Gott! Nicht dumm!».[6] Я жадно слушала ее. Любое слово о нем было мне сладостно-приятно. Даже если бы она поведала мне, как Кристофер разбрасывает навоз по полю или вынимает соты из улья, я слушала бы ее с удовольствием. Наконец кто-то говорил со мною о нем!
Потом она показала мне фотографию размером с почтовую открытку, где он был снят в фуражке, вместе с товарищами по коллежу. Мне пришлось спрятать руку в карман и крепко сжать ее в кулак, чтобы не поддаться искушению вырвать снимок из ее рук и унести с собой. Я лихорадочно думала: «Как бы купить у нее это фото? Или может, украсть?» Однако я всего лишь вежливо распрощалась с ней и уехала. Перед тем как выйти, я спросила:
— А когда он вернется?
И она ответила:
— Ф плишайший фоскресений.
6 ноября
Да, конечно, сразу видно, что он не похож на других крестьян: его чистая французская речь, его умение владеть собой в моем присутствии и эта неожиданная грация всего тела — сильного, мускулистого и все же какого-то утонченного. Да еще эта удивительная бледность — у него кожа белее, чем у меня. Может, это потому, что он слишком много занимается, не спит ночами… Раньше он выглядел более крепким.
По правде сказать, будь Кристофер обыкновенным лесным фермером, как его родные, мне все равно хорошо жилось бы с ним! Какая-нибудь хижина да несколько арпанов земли — вот и все, что нужно для счастья. У меня нет никаких социальных амбиций, зато есть другая — я хочу любви.
8 ноября (воскресенье)
Он поджидал меня у четвертого пруда и не пустил на свою ферму:
— Дед сегодня не в духе, палит из ружья в голубей. Пойдем лучше на Рону… Знаешь, у нас есть там виноградник на холме.
Мы шагали бок о бок, не касаясь друг друга. Земля мягко пружинила у нас под ногами, трава еще зеленела, мы прошли мимо вишни, растерявшей половину своей листвы. «Здесь, в лесу, их пять, — сказал он мне. — Вот увидишь весной, до чего они красивы». В Кристофере, несмотря на внешнюю уверенность, угадывается странная мягкость, как раз такая, какой не хватает мне самой. Мне вечно твердили, что я похожа на мальчишку.
— Твоя мать… выглядит не слишком счастливой.
— Верно, — признал он, внезапно помрачнев.
— А твой отец… он умер?
— У меня нет отца.
Мы уже подошли к винограднику — его винограднику — с оголенными рыжими лозами.
— Ой, как он неудачно расположен! — глупо заметила я. — Ему не хватает солнца; видел бы ты наши, на южном склоне, — там солнце палит, как ненормальное!