Но пора было возвращаться в деревню. Мы долго карабкались по крутой тропинке, согнувшись в три погибели, бережно неся свой драгоценный груз, то и дело оборачиваясь в надежде, что Теода догонит нас и поможет, поддержит своими сильными руками. Однако мы взобрались на гребень Рабира, а Теоды все не было, словно лес бесследно поглотил ее и не собирался отдавать назад.
Это была наша последняя прогулка со свояченицей. Тем же вечером за нею пришли жандармы: она столкнула своего мужа в Рону и он утонул.
Кандид[8]
Кандид был самым старым сборщиком винограда в Верхнем Крае. Самым старым — и самым опытным. Он и его огромная корзина составляли единое целое; казалось, это не Кандид ее тащит, а она приподнимает его и несет. Корзина была продолжением его самого, она возвышала, облагораживала своего хозяина. Без нее он ничем не отличался от других людей — обычный старикан, тощий, кривоногий, в куцей, колом стоявшей рубахе; остроконечная козлиная бородка удлиняла его и без того узкое лицо. Скинув с плеч корзину, он вместе с нею утрачивал и бодрость.
Но стоило начаться сбору винограда, как наступало время его славы.
Не имея собственного виноградника, он собирал урожай для одного виноторговца, господина Зюффере. Он работал на него много лет подряд и потому презирал его конкурента, Бонвена. Однако на сей раз Зюффере отказался нанять его, сочтя слишком старым. И Кандид предложил свои услуги сопернику бывшего хозяина; тот взял его.
Бонвен прекрасно знал, как отзывается Кандид о его вине; знал, с какой пренебрежительной гримасой слушает он похвалы его продукции и как хитровато щурится, сравнивая ее с винами Зюффере.
— Ну да, еще бы! — всякий раз бурчал старик. — Это имечко — Бонвен — ему так же впору, как мне — Кандид, рогоносцу — Дезире, а шлюхе — Серафина.[9]
Однако вечером, когда торговец откупорил бутылочку доброго винца для Кандида — специально для Кандида! — и завел с ним долгий разговор возле огромных бочек, старик растаял.
— За здоровье короля сборщиков! — провозгласил торговец.
Он чокнулся со стариком, запрокинул голову, и — хоп! — вина как не бывало. И в самом деле, чего канитель тянуть — вино-то его собственное, он его знал, как свои пять пальцев, не глядеть же на него! Другое дело Кандид. Он не спешил поднести стакан к губам. Сперва он повертел его так и эдак, внимательно рассмотрел, принюхался. Потом улыбнулся ему, тихонько заговорил с ним: «Ишь ты, красненькое! Ну-ка, попробуем, каково ты на вкус!» Он прикрыл глаза, его губы чутко прильнули к стакану. Отпив вина, он с минуту подержал его во рту, не глотая, пробуя языком.
И одновременно с вином он смаковал оказанную ему честь. Он — один из всех — пьет с хозяином! Другой рабочий, стоя поодаль, кидал на него завистливые взгляды. Вот так-то! Кандид — это вам не кто-нибудь!
— Я сборщик из сборщиков, — прошептал он, совсем размякнув.
Ему было хорошо. Конечно, в погребе темно, грязно, холодно, но все равно это лучшее место в мире. Потому что в погребе живет вино, вот так-то! — думал Кандид. А вино — оно как огонь, и согревает и освещает. Век бы жил в погребе, ей-богу!
А потом, до чего ж тут приятно беседуется, мысли так и текут, одна за другой, одна за другой. На душе легко, а когда выйдешь наружу (именно в том состоянии, в каком вышел наш сборщик — не добрав и не перебрав, а в самую «плепорцию»!), то и радость выходит на свет божий вместе с вами. Да, радость вышла из погреба вместе с Кандидом. Она окружила его заботами. Она выровняла для него дорогу с ее поворотами и ухабами, убрала с нее все препятствия, заложила ему уши ватой, затуманила глаза. Старик возлюбил весь мир. И зауважал Бонвена.
— Эй ты, старый пьянчуга! — крикнул ему кто-то.
Но он ничего не слышал.
Улица, запруженная людьми, залитая лунным светом, выглядела более оживленной, чем днем. По ней вереницей ехали повозки с винными бочками; эта процессия — на всю ночь. Мулы и быки двигались медленно, как сомнамбулы, и так же медленно вышагивали за ними люди. Сборщики винограда со своими гигантскими корзинами направлялись к давильням; за ними в почтительном молчании шли ребятишки. Бочки с гулким грохотом катились по плитам мостовой. Несмотря на усталость, люди чувствовали, что их распирает какая-то дьявольская сила и непривычная радость: им хотелось кричать, любить, драться.
9
Имя Бонвен переводится с французского как «доброе вино», Дезире — «желанный», Серафина — «ангелица».