Она просыпается в крайнем волнении. А ведь она никогда не думала об этом ребенке, который родился у нее мертвым. Она вертится на диване, пытаясь сбросить придавившие ее одеяла, но с каждым движением еще больше запутывается в них. В темноте белеют оконные занавески. Она зажигает лампу в изголовье и с удивлением обнаруживает на подоконнике открытого окна большую черную птицу. Птица нерешительно выжидает, потом, влетев в комнату, садится на деревянный куб, смотрит на нее оттуда и тянет вперед мощный клюв. Может, это крупный дрозд? И вдруг она понимает: это ворон.
Еще три ворона садятся на подоконник. Она встает, бросается к окну, запирает его. Но птицы барабанят клювами в стекло, угрожая разбить его, а первый ворон взлетает Розе на голову. Она пронзительно кричит.
— Что такое?
Ее друг, ее брат стоит на пороге в халате, совсем заспанный.
— Да нет, ничего, — все еще дрожа, отвечает она.
И правда, пернатые разбойники в окне исчезли. Зато пол в комнате загажен, и по свежему птичьему помету нагло разгуливает ворон.
— Я его знаю, это Фриц. А ну-ка, Фриц, убирайся отсюда, нечего беспокоить дам!
Тицио берет рисовую метелку и выгоняет ворона из комнаты.
— У него есть дурная привычка являться сюда за кормом.
— Похоже, на этот раз он собирался съесть меня, — объясняет Роза.
Внезапно она очутилась совсем одна на маленьком деревенском вокзале. Подошел и остановился поезд. Дверь открылась, и контролер едва успел подхватить ее.
Она сразу узнала вагон, в котором ехала накануне. Только теперь ей кажется, что это было давным-давно, много дней или даже недель тому назад. Сколько же? Она не знает.
Старая дама читает туристический проспект. Молодой человек беззастенчиво глазеет на лыжницу в желтых брюках, рыжая челка ест мандарин. Они встретили Ночную Розу без всякого удивления. Ни о чем ее не спросили. Это она задала им вопрос:
— Куда мы едем?
Все четверо устало улыбнулись.
— Теперь мы начинаем понимать.
— Да, наконец-то нам все ясно.
— Давно пора! — сухо заметил молодой человек.
— Я, кажется, тоже поняла, — сказала она, опустив глаза.
И тут увидела, что держит в сложенных руках три розы и четки из сухих ягод Иерусалима.
Беглые одежки
В тот день, когда одежки сбежали от людей, все началось с ужасного скрипа — железного, деревянного и пластмассового. Это скрипели вешалки, которые, суетясь и толкаясь, выбирались из домашних шкафов, спрыгивали с длинных никелевых стоек в больших универмагах.
И вот одежки заполонили все улицы города; они двигались, как живые, они шли по мостовым и тротуарам, хотя и впустую, буквально впустую — никаких тел в платьях, никаких ног в штанинах. И тем не менее они бодро шагали вперед, сновали туда-сюда, встречались, протягивали друг дружке рукава, пожимая нечто — быть может, невидимые руки. Некоторые носили шляпы или фуражки, которые взмывали в воздух и, описав небольшой круг, плавно опускались обратно, повиснув над плечами, оставив пустоту между собой и воротничком.
Завидев эту суету из своих витрин, нарядные одежды манекенов заволновались, зашевелились, поразбивали стекла и присоединились к остальным. Ну, разумеется, между ними и первыми ясно видна была разница: манекенные отличались большим шиком, благородством и поистине царственной небрежностью.
Однако сами-то манекены остались голыми, и эти ободранные, брошенные в витринах фигуры выглядели и непристойно, и пугающе, и комично. Странно было глядеть на их белые, розовые, иногда даже оранжевые тела с нелепо вывернутыми конечностями, беспорядочно падавшие друг на друга, когда их наряды нетерпеливо рвались на волю. Бегство одежды повергло их в уныние, стыд или, напротив, пробудило неуемную тягу к оголению, граничившую с полным бесстыдством… Но одежки так спешили, что им было не до манекенов. И брошенные тела провожали шествующие платья, пальто, пиджаки и джинсы своими стеклянными глазами, в которых поблескивала печальная зависть. Но с места они не двигались. Они были мертвы, эти люди-куклы, тогда как все одежки города бегали, резвились, прыгали через лужи, играли в классики и чехарду, подставляли соседу ножку — впрочем, невидимую, и все это молча, без смеха, без всхлипов, поскольку у них не было ни носа, ни рта.
Но они жили. И этим все сказано.
Набегавшись вволю по улицам, проспектам, скверам, площадям, городским и частным паркам, они гурьбой направились к лесу.
Однако лес, как известно каждому из нас, — это царство свободных инстинктов, соблазнительно мягких трав, зеленых покровов и солнечных зайчиков.