— Ну, нет, до моего дома не больше трехсот шагов, а я здесь подвергаюсь опасности. Вот если ты не прочь от хорошего огня, хорошего ужина, в случае нужды от хорошей постели, а что касается шара, то от шара моей лампы, то я предлагаю тебе все это. Согласен?
— Подожди немного, моя молния не запоздает…
Бальтазар, не отвечая, хотел было пуститься дальше по улице, как вдруг зловещая молния медно-красного цвета разорвала облака, и в то же время страшный громовой удар разразился с ужаснейшим треском за несколько сотен шагов. Сотрясение было так сильно, что Бальтазар зашатался и едва не упал.
— Шар, несомненно, — сказал Корнелиус, — и на этот раз я его отлично рассмотрел. Идем ужинать!
Ослепленный и оглушенный Бальтазар едва мог прийти в себя.
— Молния упала там, где мой дом!
— Нет, — отвечал Корнелиус, — она ударила в жидовском квартале!
Бальтазар, не слушая его, бросился бежать, не обращая внимания на опасность, а Корнелиус собрал свои бумажки, надел свой стул себе на голову и решил последовать за ним, несмотря на то что дождь пошел с удвоенною силой.
Войдя на Цваненбургер-страт, где находился его дом, мой друг Бальтазар совершенно успокоился. Пожара не было, и дом его был цел и невредим. Одним прыжком он вскочил на подъезд и громко по-хозяйски застучал. Отпирать, однако, не торопились, так что Корнелиус успел присоединиться к нему. Бальтазар стучал изо всех сил.
— Понять не могу, чего это Христиана не отпирает.
Наконец Христиана решилась отпереть. Она была страшно бледна, руки ее дрожали, и она с трудом могла говорить.
— Ах! сударь, — сказала она, — слышали вы, какой был удар грома?…
— Он, должно быть, оглушил тебя? — отвечал Бальтазар, быстро входя в дом. — Живо давай белье, разведи огонь и накрывай на стол!
Одним прыжком перескочил он через четыре или пять ступеней лестницы и, отворив дверь в залу, со вздохом облегчения бросился в кресло. Корнелиус со своим стулом последовал за ним.
II.
Час спустя наши друзья кончали ужинать и, облокотившись на стол, презрительно слушали, как наружи свирепствуют ветер с дождем.
— Вот, — сказал Корнелиус, — самое лучшее время во всем дне. Добрая бутылка белого кюрасо, хороший табак, затопленный камин, да болтовня с добрым приятелем. Что может быть лучше этого? Не правда ли, Христиана?..
Христиана подавала на стол тяжелый каменный кувшин и старинные рюмки на тонких ножках. Услышав, что Корнелиус произнес ее имя, она покраснела, но ничего не ответила. Она все еще дрожала и не могла оправиться от испуга.
Христиана (пора вам это сказать) была молодая девушка, воспитанная из милости в доме нашего друга Бальтазара, и я прошу у вас позволения рассказать ее историю так быстро, что вы не успеете соскучиться.
Немного спустя после смерти своего мужа госпожа Ван-дер-Лис, мать Бальтазара, была раз у обедни. Вдруг она почувствовала легкое прикосновение к своему платью и, думая, что кто-то подбирается к ее кошельку, она ловко захватила на месте преступления руку вора. Это оказалась рука маленькой девочки, крошечная, розовая, нежная ручка. У госпожи Ван-дер-Лис даже слезы на глазах навернулись при виде того, что такое маленькое дитя уже стоит на пути преступления. Первым движением ее было из жалости отпустить ребенка, вторым — из великодушия удержать его у себя. Добрая женщина остановилась на последнем решении. Она увела к себе маленькую Христиану, которая плакала из боязни, что ее побьет ее тетка. Госпожа Ван-дер-Лис утешила ее, разговорилась с ней и узнала достаточно, чтобы понять, что ее отец и мать были из числа бродячих акробатов, посещающих все храмовые праздники, что сама девочка с самого юного возраста была обучена балаганным штукам, что отец ее убился, выполняя какой-то трудный номер, мать умерла от нищеты и что так называемая тетка была мегера, колотившая бедную девочку и, в ожидании лучшего, обучавшая ее воровству. Я не знаю, знавали ли вы госпожу Ван-дер-Лис, это была такая же добрая женщина, как и сын ее — славный малый. Она удержала у себя ребенка, на которого тетка, как вы легко можете понять, не стала предъявлять своих прав, она стала ее воспитывать, учила ее читать, писать, считать; девочка выросла кроткою, скромною, благовоспитанною и хорошею хозяйкой. Когда бедная госпожа Ван-дер-Лис умерла, то ей было, по крайней мере утешением, что вместе со старою кухаркой Гудулой, которая стала глуха и уже плохо ходила, она оставляет своему сыну молодую пятнадцатилетнюю девушку, подвижную и живую, которая никогда не допустит, чтобы огонь в камине Бальтазара погас или чтоб его обед простыл и у которой к празднику всегда было в запасе тонкое столовое белье и серебро. При этом она была любезна, обходительна, кротка, красива; таково было, по крайней мере, мнение Корнелиуса, который открыл в ее глазах молнии, интересные совсем с другой точки зрения, чем молнии третьего класса… Но тсс!.. Я останавливаюсь, чтобы не злословить.