Блажен, кто поутру проснется
Так счастливым, как был вчера!
В одно утро Кемский получил от полкового командира своего записку следующего содержания:
"Мне приказано откомандировать в Гатчину одного из надежнейших офицеров полка. Прошу вас отправиться туда немедленно и с приложенною у сего бумагою явиться к генерал-адъютанту ****".
Такая командировка была для Кемского не новость, но, по внушению какого-то неизъяснимого предчувствия, он, прочитав записку, вздрогнул и побледнел. Наташа заметила его смятение.
- Что это, любезный? - спросила она с участием и боязнию.
- Ничего, - отвечал он, стараясь скрыть волнение и казаться равнодушным, наряд по службе. Только для меня пришел он очень не вовремя. Мне не хотелось бы теперь ехать.
- Что ж делать, друг мой! - возразила жена, прочитав поданную им записку. - Поедешь сегодня, а завтра воротишься.
- Но нынешний день потерян! - сказал он печально.
- Когда завтра воротишься рано, я скажу тебе тайну, новость, которая, может быть, тебя порадует. Или нет, пусть лучше батюшка тебе это скажет! прибавила она, закрасневшись, и бросилась к нему на шею.
Умиление проникло в душу Кемского: он понял, что его ожидают радости родительские, и с горячностию прижал Наташу к своему сердцу. Чрез час он уже летел к месту назначения.
В Гатчине явился он к генерал-адъютанту ****.
- Вы, конечно, имеете при дворе сильных покровителей! - сказал ему генерал с досадою.
- Могу уверить ваше превосходительство, что имею только просто знакомых или начальников! - отвечал Кемский.
- Довольно! Оставим это, - продолжал генерал. - Вам готовится поручение важное и приятное. Вы должны отправиться в Италию и свезти к главнокомандующему нашею армиею важные бумаги. Признаюсь, я представил было для этого поручения моего племянника, но ваши друзья превозмогли меня: уладили дело так, что кажется, будто вы наряжены по случайному выбору полкового командира. Вы тотчас получите депеши и должны отправиться, не теряя ни минуты.
Генерал поклонился и ушел обратно в свой кабинет, а Кемский остался в приемной комнате как громом пораженный. Долг и любовь, честь и привязанность к жене - боролись в душе его. Война, слава, Италия, с одной стороны, обещали ему исполнение давнишних его желаний. С другой стороны, мысль о разлуке с тою, которая сделалась его истинною жизнию, убивала его. Он погрузился в глубокую думу. Неясные мечтания, какие-то мрачные тучи носились в его уме и воображении; ему казалось, что голова его не может вытерпеть движений сердца. Стук экипажа по мостовой прервал его задумчивость.
- Вот ваша тройка! - сказал ему безмолвный до того времени фельдъегерь.
- Так вы едете со мною?
- Точно так, ваше сиятельство. Я имею поручение поставить вас в десятый день в главную квартиру. Но, может быть, вам не угодно будет ехать в тележке? Позволите ли взять вашу коляску? И человеку вашему будет лучше.
- Как хотите! - сказал Кемский. Фельдъегерь выбежал из залы и, отдав приказание ямщику, воротился. С ним вошел другой фельдъегерь.
- Не угодно ли вашему сиятельству, - спросил первый, - дать товарищу моему поручения? Он сию минуту едет в Петербург!
- Ах! Точно так! Очень хорошо, - сказал Кемский, - мне хотелось бы уведомить жену мою... Не зайдете ли вы со мною в трактир? Там я написал бы письмо.
- Никак нельзя, - отвечал другой фельдъегерь сербским наречием, - я имею приказание вручить вот сии бумаги чрез два часа господину генерал-прокурору, а фельдъегерь Соколович никогда не опаздывал. Да что тут долго толковати! Вот и чернила и перо; добудем и бумаги!
С этими словами оторвал он половину лежавшего на столе листа, на котором записывали имена свои посетители низших классов, не имеющие права оставлять визитные карточки. Кемский присел к столу и написал несколько строк к Наташе, не помня сам, что пишет; сложил бумагу, подписал и, не запечатав, отдал доброму сербу, а этот, пожав ему руку, сказал:
- Будьте уверены что Соколович верно доставит вашу грамотку, и не стыдитесь, что она не запечатана; у нас, в Сербии, всегда так: пишут редко, а не запечатывают никогда - и сургучу в заводе нет. Счастливо оставаться!
- Вы увидите мою жену - поезжайте к ней сами, - сказал Кемский, - скажите ей... - Он залился слезами и упал на стул.
- Босом теремтете! - проворчал Соколович. - Да что вы за сумасшедший! Плачете по бабе, когда царь великий на службу посылает? Полно-те, князь! Перестаньте! Я не скажу вашей княгине, что вам трудно было расставаться с нею: пусть думает она, что вы храбрый юнак, славянская кровь!
Кемский слышал эти слова как сквозь сон. Его позвали в кабинет.
- Вот, - сказал ему генерал, - бумаги на имя графа. Может быть, вы не запаслись деньгами на непредвиденную дорогу. Позвольте мне предложить вам сколько-нибудь. Я получу уплату от вашей супруги, если позволите.
Он подал ему несколько свертков с червонцами. В глазах его видно было сожаление о прежнем разговоре: он удостоверился в истине слов князя - голос искреннего чувства есть голос правды. Кемский с благодарностью принял это предложение и воспользовался сим случаем, чтоб переслать еще поклон своей любезной. Генерал обещал это сделать и умолк в замешательстве. Кемский догадался, что ему, как курьеру, нельзя медлить долее, откланялся, и чрез несколько минут коляска его простучала мимо колонны на Коннетабле. Вильна, Краков, Брюнн, Вена промелькнули в глазах его.
Чрез несколько дней ознакомился с своим положением: старался уверить себя, что тягостная разлука будет непродолжительна; рассчитывал, сколько времени может пробыть в Италии и когда воротиться, воображал минуту свидания...
Но эти прекрасные, утешительные мечты нередко сменялись горькою печалью: ему казалось, что он впадает в прежнюю задумчивость, что пред ним опять зачернелась та точка, из которой развивались прежние грозные видения. В Вену приехал он в самом мрачном расположении духа, но когда явился к русскому послу, когда увидел, с каким уважением принимают его, офицера русской гвардии, с каким почтением смотрят на героев, подвизающихся под русскими знаменами, благородная гордость и патриотическое честолюбие сменили чувство горести и уныния. Из Вены написал он первое порядочное письмо к своей Наташе: дотоле посылал он отрывки, наполненные восклицаниями. В этом письме он открыл ей желание свое непременно воспользоваться настоящими обстоятельствами и послужить против неприятеля; писал, как приятно и восхитительно ему будет свидеться с нею по исполнении долга гражданина и воина. В лучах блистательного светила славы затмилась тихая лампада сердечных чувств - затмилась, но не потухла: пламенные мечты славолюбия в минуты тишины и уединения сменялись помышлениями о прежних и будущих наслаждениях чистой любви супружеской.