В это время скомандовали на молитву. Князь, снимая шляпу, пожал руку доброму своему ходатаю.
После зори пошли они в палатку секретаря, и там Кемский увидел действительно, что в пяти или шести письмах знакомые и родственники Суворова рекомендовали ему назначенного к посылке в Италию гвардии офицера князя Кемского. Иные просили его поберечь молодого человека, слабого здоровьем, последнюю отрасль знаменитой фамилии, единственную отраду сестры и племянников. Кемский остолбенел: в числе просителей видел он некоторых знакомцев Алевтины, других не знал вовсе.
- Несносная страсть вмешиваться в чужие дела, - вскричал он, - навязывать свои услуги тому, кто их не просит и не хочет! Ради бога, помогите мне изгладить это неприятное впечатление в уме графа! Я жизнию пожертвую, чтобы этот великий человек не имел обо мне ложного понятия.
Секретарь успокоил его честным словом. Князь пошел в раздумье в свою палатку, где ожидал его добрый Силантьев. Кемский рассказал ему случившееся и объявил, что непременно хочет кровью смыть с себя это постыдное пятно.
- Поверьте мне, ваше сиятельство, - сказал ему Силантьев, - не любовь и не усердие к вам заставили Алевтину Михайловну искать вам покровителей. Это...
- Молчи, Миша, - вскричал Кемский с жаром, - не договаривай того, о чем я сам страшусь подумать! О люди, люди!
XXX
Это происходило в последние дни июля. Суворов, поразив на Треббии Макдональда, готовился, как разъяренный (тенетами гофкригсрата) лев, броситься на Жубера, который в обаянии славы, любви и надежды юных лет спускался с Пеннинских Альпов на северного Аннибала. Обе армии кипели нетерпением. Сначала полагали, что французы произведут первое нападение, но мнение благоразумного Моро одержало верх в военном совете: решено было занять неприступную позицию на скате гор и ждать подкреплений. Суворов, взглянув орлиным оком на положение врагов, решился двинуться на них грудью. Начальник авангарда князь Багратион на другой день получил приказание: лишь только услышит пальбу австрийского генерала барона Края на правом фланге, открыть неприятеля на левом и завязать с ним дело. До отбытия своего он пригласил к себе Кемского и объявил ему, что, узнав о случившейся с ним неприятности, берет его с собою за адъютанта.
- Позвольте мне вступить во фронт, ваше сиятельство, - возразил Кемский, позвольте сражаться в рядах храброго вашего авангарда. Не довольно быть в деле: непременно хочу и действовать.
- Извольте, - сказал генерал с приветливою улыбкою, - ваше желание будет исполнено.
Чрез час объявили Кемскому, что он прикомандирован к егерскому князя Багратиона полку и имеет немедленно явиться к своей должности. Он не мешкал в главной квартире, посетил только доброго секретаря графского и отправился вперед с своим Силантьевым, кипя ревностью загладить вчерашний позор. Ему казалось, что все офицеры, все солдаты знают, какое дурное мнение имеет о нем Суворов, казалось, что над ним издеваются, указывают на него пальцами.
Авангард выстроился впереди деревни. Генерал в раздумье разъезжал пред фронтом. Кемский явился к нему и получил приказание стать в шефской роте. Все хранили глубокое молчание. Вот летит казак к генералу с донесением, что на передовых пикетах слышна пальба. Чрез несколько минут пушечные выстрелы справа сделались явственнее. Потом стал перекатываться и батальный огонь из ружей.
- Теперь пора, - сказал генерал, - охотники вперед!
Надлежало послать отряд для открытия неприятеля. Надобно было тридцать человек, а охотников высыпало вдесятеро более. В минуту кинули жребий, и счастливцы с радостною улыбкою выступили вперед. Кемский обратился к баталионному командиру с убедительною просьбою поручить эту команду ему.
- Невозможно, - отвечал командир. - Штабс-капитан Леонов, ваша очередь! сказал он, оборотясь к фронту.
Вышел молодой человек. Кемский узнал в нем корпусного товарища.
- Леонов! - вскричал он. - Уступи мне свое место!
- Так это ты, Кемский! - воскликнул с радостным изумлением Леонов. - Так ты тот гвардейский офицер, о котором я сегодня слышал! Сердце мое говорило, что этот упрямый храбрец должен быть наш кадет. Радуюсь, что вижу тебя, но места своего не уступлю ни за что в мире. Я две недели ждал очереди. Прости!
Он стал впереди отряда, отдал честь генералу и скомандовал: "Марш, марш!" Чрез несколько минут храбрая дружина исчезла за кустами. Авангард медленно двигался вперед.
Не прошло получаса, как впереди послышались ружейные выстрелы. Авангард прибавил шагу; пред ним открылась лощина, в которой передовой отряд наткнулся на неприятеля. Французы скакали назад, в лес; наши отступали в свою сторону. Из тридцати осталось человек двенадцать. Впереди вели троих пленных и несли убитого: это был Леонов. Старший унтер-офицер донес генералу, что по вступлении в эту лощину высыпала на них французская кавалерия. Наши стали было отстреливаться и отступать, но, когда пали несколько человек, ярость заглушила голос благоразумия. Защита превратилась в атаку. Один французский генерал, один полковник и еще человек двадцать пали от русских штыков. Но роковая пуля сразила Леонова, и весь отряд увидел себя обреченным на неизбежную смерть, когда звук русских барабанов в подступающем авангарде заставил французов отступить. Невольный трепет пробежал по всему телу Кемского, когда он взглянул на бледное, недавно цветшее здоровьем и юностью лицо Леонова. Мысль о Наташе мелькнула в душе его, но вскоре гром боя, чувство мщения, голос чести заглушили легкий шепот любви.
Авангард двинулся вперед. Вскоре открылись пред ним ряды неприятельские, и завязалось жаркое дело. Кемский послан был с застрельщиками. Одушевленный какою-то высшею силою, он подавал своим товарищам и подчиненным пример блистательнейшей храбрости. Его линия беспрерывно подвигалась вперед. Французская отступала, сражаясь неустрашимо. Вдруг почувствовал он, что его чем-то ударило в левую руку выше локтя. Он оборотился в ту сторону и увидел подле себя Мишу.
- Ваше сиятельство! Вы ранены! - закричал Миша.
- Нет, братец! Тебе так кажется!
- Ей-богу, ранены, ваше сиятельство! Посмотрите на левую вашу руку.
Кемский взглянул, увидел, что весь рукав его покрыт кровью, и в ту минуту почувствовал боль.
- Нужды нет, - сказал он хладнокровно, - эта рана не важная; не для чего оставлять сражение.
- Правда, - сказал ему командир его в цепи, старый армейский капитан, восхищавшийся во все время мужеством молодого воина, - она, может быть, не опасна, но я вижу: вы потеряете много крови и ослабеете. Велите себя перевязать и потом можете воротиться.