Хюсна напугалась. Она слышала всякие истории про то, как государство отбирало детей у слишком бедных, потому что их жилища не отвечали каким-то им стандартам, и детей забирали у матерей и отдавали в сиротские приюты.
– Господин, господин, конечно, заходите, сами посмотрите, господин, – перепуганно сказала она. – Да, не дворец, дом старый, но у нас хороший дом, и крыша не течет, и газ мы починили.
Она подумала, стоит ли сразу признаться, что вода в душе не идет нормально, а попеременно то холодит, то обжигает, но решила, что не стоит.
– Вам кто-то нажаловался на меня, господин? – Обеспокоенно спросила она, но господин только помотал головой, разглядывая кухню и заглядывая в шкаф под раковиной, где, хвала Аллаху, было чисто, и не видно, что труба протекала. Хюсна надеялась, что он не включит воду.
– Ну что вы, госпожа, не беспокойтесь, мы тут все дома смотрим, я уже с утра половину ваших соседей обошел, – он твердыми шагами прошел по коридору, зашел в гостиную и принялся шарить по окнам, проверяя, не дует ли.
– А, это хорошо, хорошо, – Хюсна чуть расслабилась, следуя за ним наверх, где располагались спальни, ее с мужем и детей. Из детской выглянул Эзель, и господин шагнул мимо него в детскую, крадясь в ней вдоль стеночки и оглядывая каждый угол.
– Здравствуй, львенок, – потрепал он голову Эзеля, выходя из комнаты. – Какой хороший малыш, не сглазить бы. Уже сделали ему обрезание? – Спросил он, отмечая что-то в своем блокноте.
– Еще нет, – призналась Хюсна. – Уже пора, но… Никак нужную сумму не накопим. Как накопим, так сразу сделаем.
– И не говорите, – мужчина воодушевился. – Что за жизнь пошла, так все дорого.
Хюсна покачала головой, прижимая руку к груди.
– Господин, даже не представляете…
– Да почему же не представляю, сам сыну обрезание делал в прошлом году. Знаете, сколько дерут рестораны? Как будто из золота и кружева их стены, представляете, сколько дерут за обрезание? Аллаха не боятся.
– Ой, господин, не говорите, не говорите, жизнь нынче тяжела.
– И ведь знают, сын же, чего ради сына не пожалеешь. Не просто же в больницу везти, без праздника, перед людьми неудобно будет, перед сыном. Нет, праздник так праздник, но ресторанам я платить не стал, обойдутся без моих денег, – господин вошел в раж, ругая рестораны, наскоро оглядев спальню и спускаясь вниз. Хюсна наскоро обулась, следуя за ним, пока тот по кругу обходил ее дом, разглядывая стены. – Ну уж нет, говорю, у нас двор есть, во дворе стол есть, ну и пусть жене моей пришлось чуть побольше повозиться, зато семья и соседи помогли, и уж праздник устроили как следует, ни перед кем не стыдно.
– Правильно говорите, господин, – Хюсна только и успевала, что поддакивать и кивать, но ведь и правда, правильно господин говорил.
– Ну, у вас тут все нормально, получается, отмечаю вот, распишитесь, ага. Соседний дом – это семья Гючлю там проживает, да? Если не семья Гючлю, то им надо немедленно…
– Гючлю, господин, Гючлю, хорошая семья, и дом у них хороший, вы не смотрите, что старый. Дети у них хорошие, умные, в люди выбились, один сын – прокурор! – Со значением сказала Хюсна, и господин удивился.
– Аж целый прокурор? Ну, тогда дом должен быть хороший, но я уж тоже зайду, загляну. Здоровья вам, госпожа Хюсна.
Вечером того же дня соседки обсудили этого господина, очень вежливого и представительного, но явно бездельника, как все в муниципалитете, занимаются всякой ерундой, постановили они, пришли, проверили, а толку-то? Сунул нос во все углы, записал, взял росписи, поболтал о всякой чепухе и ушел.
Через пару дней о господине и думать забыли из-за удивительной истории, случившейся с Хюсной. Хюсна не уставала делиться своим счастьем со всеми, кто желал или не желал ее слышать. Возле супермаркета, рассказывала она, две красивые женщины, одна рыжая, другая темненькая, установили прилавок, и всем, кто купил в тот день оливковое масло, давали лотерейные билеты, и тут же на месте их вскрывали. А мне и нужно было оливковое масло, говорила Хюсна, и билет она взяла, открывает – а там выигрыш, две тысячи лир!
Соседки ахали от радости и немного от зависти, но с другой стороны, должно же было хоть раз и Хюсне повезти, несчастная женщина. Теперь вот она обещала устроить праздник в честь обрезания Эзеля, немедленно. Во дворе, конечно, не в ресторане же.
***
Сонер Шахин не слишком переживал за дело прокурора Ахмета, хотя это и значило лишние хлопоты. Прокурор клялся, что представления не имеет, откуда в доме его родителей нашлась сумка с пятидесятью тысяч долларов, которые, как утверждали обвинители, передал ему Эркин, человек Сонера. Сонер знал, что денег этих прокурору не давал, но кто знает, на кого еще работал этот мошенник. К несчастью, эта найденная сумма заставила главного прокурора повнимательнее заглянуть в дела Ахмета, и нашлись и счета в банке, и квартира, записанная на его сестру, и золото в этой квартире.
***
Мелек мечтательно вздохнула и постаралась выбросить из головы синие глаза красивого парня, которого встретила на празднике обрезания сына госпожи Хюсны. Такой красивый статный был парень, подумала она, жалея, что у нее не было телефона, как у ее подруги Аслы, с фотоаппаратом внутри, а то бы она сфотографировала его. Он сказал тогда, что пришел с Бураком, и Мелек не успела переспросить, с каким, как он пошел в гущу народа, набирать плов на одноразовые тарелки, и потом она видела его только мельком, то он ласково разговаривал о чем-то с тетей Нариман, то танцевал с этой уродиной Айше, потом ей краем глаза показалось, что она видела, как он вошел во двор дома госпожи Бадийи, но когда присмотрелась повнимательнее, его нигде там не оказалось. Потом она опять увидела его, он курил с дядей Фыратом, а потом он пропал из виду.
А через несколько дней в доме госпожи Бадийи был обыск, и семья Гючлю стала предметом сплетен всего квартала. А того парня так никто нигде больше и не видел.
Комментарий к Часть 26
Очень недовольна главой, да и сами видите, я ее буквально выдавливала, были еще три варианта, которые все выбросила нафиг, даже для черновиков ничего не оставила, настолько никуда не годилось. Но подумала, что надо заставить себя это сделать. Во-первых, надо было хоть какое-то действие, и чтобы разрешить уже ситуацию с Джемиле (хотя мне жаль сцену Джемиле в тюрьме, которую я написала в самом начале, да и сцену с праздником обрезания и Мехметом на ней было жалко, но она ничего не приносила для повествования вообще, ну кроме того, чтобы показать, что Мехмет там как рыба в воде, а то мы и так этого не знаем будто?)
Ну и еще один момент хотела вставить, чтобы Мехмет попался и получил по башке, но это тоже вело в никуда, да и хватит Мехмету и его многострадальной голове, не надо уж.
Короче, вот такая глава получилась, надо теперь как-то войти в колею и писать дальше.
========== Часть 27 ==========
Мехмет потер лицо, поправляя букет, и присел на край могилы. Он поднял руки, читая про себя молитву, и провел руками по лицу, прикрывая глаза. Он выполнил то, что просил Синан, но не нашел в себе сил подняться с места.
– Я не верю в разговоры с умершими на могилах, госпожа Севинч, – сказал он, глядя выше надгробия. – У некоторых моих мертвецов могил нет вовсе, но я ношу их в своем сердце. Я стольких похоронил в своем сердце, госпожа Севинч, в том числе и тех, кто еще жив, но уже словно мертв.
Мама, подумал он. Он так и не смог ее навестить. Медсестра из клиники звонила ему, ругала его, но он только жалко отнекивался, оправдываясь работой. Что он мог сказать ей, почему он перестал навещать больную мать, только отправляя для нее подарки курьером, словно стараясь откупиться? Что он мог сказать, что мать ему не мать, и она лгала ему всю его жизнь? Что она украла его у его семьи, и украла родителей у их детей, и сломала жизнь многим людям, и все непонятно из-за чего?
Да, он узнал, что его отец, то есть Джемаль Йылдыз, он погиб на стройке Эгеменов, но это же был несчастный случай? Она потеряла ребенка, и это трагедия, но как она могла, как она могла поступить так?