Там, за стеной, шумело, будто город переговаривался на разные лады. Странные шорохи, далёкий, чуть слышный вой, шум прокатывающихся по асфальту колёс… Изредка слышалось тихое многоголосье: то вдруг резкий окрик, то сдержанное шипение, то невнятный гул, требующий чего-то.
Софи знала: это голоса Ринордийска, всегда нового и с рождения старинного, плывущего по волнам времени и всегда остающегося на том же месте.
Ринордийск тоже не спал. Огромным чёрным зверем поднимал он порой голову, взмахивал длинным хвостом, подёргивал чуткими ушами. Жёлтые глаза вспыхивали мутными огоньками, а зубы готовы были клацнуть, если не вовремя протянуть руку.
С ним не спали все те, кто жил здесь когда-то. Это их голоса просачивались сквозь щели в окнах, сквозь каменную кладку стен. Победители и побеждённые, подлецы и герои, получившие по заслугам и невинные жертвы… Ринордийск не забывал никого.
Они шелестели всё настойчивее и настойчивее, они пели тут каждую ночь. Как же ей надоело это пение…
Впрочем, нет, это всего лишь крысы, — в очередной раз решила Софи. Их ведь так много в городе.
Да, крысы… Софи подобрала откинутый на стул плащик, завернулась в него поплотнее: ночью тут становилось холодно. Вот они, все здесь — её трофей, её добыча; теперь они были обезврежены и абсолютно безопасны.
Софи не любила крыс, но поверженные они её не пугали. Ведь теперь она полностью властвовала над ними.
Она снова вернулась к отчётам: пробежала их мельком глазами, разложила на столе, как причудливый пасьянс, передвигая туда и обратно отдельные листы, — объединяла, разъединяла, ловила взглядом все значимые моменты и снова сводила всё воедино.
Здесь нельзя отворачиваться ни на минуту: или всё, что было твоим, выскользнет из твоих рук и будет утрачено навсегда, а те, кто были с тобой, сотрут тебя в порошок. Голоса за стеной знали. И они шептались и об этом тоже.
В Ринордийске не всё спокойно, что бы там ни пелось в глупой старой песенке. Софи хорошо это помнила.
16
Феликсу, по его же собственному признанию, крайне повезло с работой: не надо было таскаться на другой край города каждое утро, да и вообще куда бы то ни было таскаться. Статьи он писал, когда было удобнее, а потому таким прекрасным днём, как этот, ничто не мешало погулять.
Солнце светило с неба, и небо было глубоким, бездонным и ничем не ограждённым. Неосторожное движение — и мир ухнет туда.
Здесь, внизу только высохший после потоков снега асфальт набух трещинами: каждая обострилась, вычернилась, но прохожие всё равно их не замечали, всё так же спотыкались и так же куда-то торопливо бежали.
Справа Феликс рассказывал что-то. Кажется, начал он с истории той высокой башни, ярко белеющей в отдалении, и с того, что и когда в ней располагалось, но очень быстро перескочил на что-то ещё, и ещё, и ещё, и Лаванда давно потеряла нить повествования. Было сложно слушать ещё и потому, что слева то и дело проносился гул очередного автомобиля. Она уже свыклась с мыслью, что они едут по своей дороге, и можно не оборачиваться каждый раз, разглядывая, стоит ли отскакивать в сторону. Но звук этот всё равно напрягал и отвлекал на себя всё внимание. Да ещё и солнце… Люди… Весь этот шум и блеск.
Они двое не шли куда-то определённо, просто гуляли по центру Ринордийска. Хотя Феликс всё равно то и дело переходил на быстрый размашистый шаг, потом вспоминал, видимо, что идёт не один, притормаживал, но скоро разгонялся вновь.
Лаванда же наоборот слегка уже отставала. Ей было трудно вот так шагать и шагать. Солнце, отражающееся в стёклах и на металлических изгибах, люди, то выныривающие из-за спины, то движущиеся навстречу — и те, и другие шли сплошным потоком, лица их были полны решимости добраться туда, куда они идут, пусть и сметая других, и гудели машины, и запах бензина и выхлопов наполнял дыхание, делал его тяжёлым…
Она запнулась, вскинула было взгляд на горизонт, чтоб не потеряться в этом гвалте и месиве, но горизонта, похоже, не существовало в этом мире. Почувствовав, что слабеет, Лаванда в последней попытке глубоко вдохнула, но асфальт всё равно поехал и начал приближаться.
Упасть она, правда, не успела: Феликс подхватил её.
— Лав? Что случилось?
— Воздуха… — пробормотала она. — Просто глоточек воздуха.
— Так, пойдём-ка.
Аккуратно обхватив Лаванду за плечи, Феликс увёл куда-то, в сторону с оживлённой дороги. Куда — она поняла только, когда он усадил её на скамейку под большими ветвистыми деревьями. Похоже, это был парк.
Сгорбившись и зябко сведя плечи (дурнота всё ещё накатывала, хоть и волнами помельче), Лаванда исподлобья оглядывала кусты и тропинки вокруг. Вполне возможно, тот самый Турхмановский парк, где они гуляли в первый день.