Она с живым интересом уставилась на аппарат, когда выяснилось, что к нему необязательно подходить, чтобы включить или настроить канал. Нет, это был из тех телевизоров, что управляются пультом: Лаванда видела такие в фильмах и рекламе, но никогда — в живую.
На засветившемся экране ярко-оранжевый поток вливался в огромный стакан, а подоспевший за картинкой голос как раз успел воспеть хвалу мандариновому соку «Чин-Чин». Но вот стакан исчез, и раздалась торжественная, летящая куда-то музыка. На экране завертелись и исчезли разноцветные шары и прозрачные сферы, и на их месте возникла девушка в чёрном офисном платье. Волосы — тоже чёрные — были аккуратно убраны назад, идеально ровный пробор пересекал их посередине.
— Здравствуйте, с вами «Главная линия» и Китти Башева.
— Китти Башева, — прыснула Лаванда. — Какое нелепое имя.
— Мм? — Феликс, казалось, вынырнул из каких-то своих мыслей, не связанных с передачей. — Думаешь?
— Нет, отдельно имя и фамилия звучат нормально, но вместе…
— А, это бывает, — Феликс тоже улыбнулся. — Мода на иностранные имена и всё такое… Сейчас вроде уже поветрие прошло, но среди наших двух-трёх поколений осталось немало жертв культурного смешения. Не всем повезло с фамилией, — он рассмеялся.
Девушка сидела за столом, и её тёмные глаза неотрывно смотрели прямо на зрителя. Перед ней на столе лежали какие-то бумаги, но она только изредка подсматривала в них, будто безошибочно знала, что и когда следует говорить. Она вообще почти не двигалась, а только говорила: губы, не изменяющие радушной улыбки, быстро двигались и выпускали слово за словом, как бесконечную нить запутанного плетения. Смысл отдельных фраз ускользал, оставалась только уверенность, что всё идёт так, как надо.
— Она тоже ведущая? — поинтересовалась Лаванда. — Я её нигде раньше не видела…
— Ну… да. Она ведёт только «Главную линию». Это выпуски, которые исходят как бы лично от Нонине.
— Это как?
Феликс криво усмехнулся:
— Традиционный ежевечерний разговор матери народа со своими детьми. Сказка на ночь, если хочешь. Раньше Нонине появлялась на экране сама, когда хотела что-то сказать, а теперь соизволяет показаться лично только в исключительных случаях. В остальное время за неё говорит кто-нибудь из её людей… Чаще всего Китти Башева. Но есть и другие.
— Может, она опасается камер? — предположила Лаванда.
— Скорее, своего народа, — мрачно проговорил Феликс.
Лаванда вдруг поняла, что абсолютно не представляет Софи Нонине внешне. Только имя — случайный набор звуков, обозначающий именно этого человека, а не какого-нибудь другого.
— Но если её почти нет в телевизоре… Не боится ли она, что люди так вообще забудут, как она выглядит?
— Забудешь тут, — проворчал Феликс. — Ты разве не заметила?
— Что?
— Все эти агит-постеры на улицах, фото в эффектном антураже во всех газетах и журналах… Нужный образ растиражирован и впихивается в головы людям. Насколько это похоже на настоящую Нонине, уже никому не важно. Да вот хотя бы, — он поднял со стола газету и протянул Лаванде. — Взгляни, если так рвёшься её увидеть.
Лаванда с любопытством всмотрелась в небольшую фотографию на передовице.
Нет, эта женщина явно не собиралась ничего бояться. Лицо сильное, волевое, яркие глаза смотрят прямо в камеру. Высокий лоб, заострённый, немного хищный нос. Узкие плотно сжатые губы чуть усмехаются самыми краешками. Часть тёмных волос собрана в кокон у затылка, остальные спадают гривой.
— Она так молодо выглядит, — удивилась Лаванда. Софи — Мать народа — представлялась ей женщиной уже скорее пожилой.
— Это не самая новая фотография, — отозвался Феликс. — Тут ей тридцать, а сейчас тридцать семь. Впрочем, она мало изменилась.
Лаванда ещё раз вгляделась в фото.
— А что это на ней такое?
— Это? Плащ из крысиных шкурок. Сколько помню, она всегда только в нём и появлялась. Царская униформа, можно сказать.
— А зачем он ей?
— Понятия не имею. Думаю, только сама Нонине и знает. Но ей подходит. Соответствует действительности.
— Какой действительности? — не поняла Лаванда.
— Ну, она же крысиная королева, — Феликс поймал её недоумённый взгляд и пояснил. — Так её называют в народе.
Лаванда уже успела заметить, что у него был будто выработан рефлекс — презрительно фыркать и начинать говорить гадости каждый раз, как речь заходила о Нонине.
— За что ты её так ненавидишь, — тихо рассмеялась она. — Явно что-то личное.
— Личного нет, но, помимо всего прочего, мне по статусу положено.