— Почему?
— Потому что я оппозиционный журналист.
— Какой журналист? — не поняла Лаванда. Первое слово было ей знакомо только очень смутно.
— Оппозиция, — пояснил Феликс, — это, как бы объяснить… Ну, это люди, которые не согласны с тем, что делает официальная власть, которые противопоставляют себя ей.
— А! — догадалась Лаванда. — Ты революционер?
Феликс удивлённо посмотрел на неё, потом захихикал, зажав рот рукой. Он встал с места и заходил по комнате.
— Что? — не поняла Лаванда. — Что-то не так?
Феликс ещё долго не отвечал, только плечи его подёргивались от смеха. Наконец он развернулся к ней.
— Это ты хорошо сказала, — он значительно потряс пальцем. — На революционера я, конечно, не тяну… Но за комплимент спасибо.
Перестав наконец смеяться, он заговорил как будто даже грустно:
— Если б я был революционером, мы бы уже давно свергли Нонине. Но истинные борцы с тиранами остались в далёком прошлом. А я — только писака. Издаюсь в этой вот брошюрке, — он кивнул на лежавший на том же столе журнал.
— Так это же запрещено? — вспомнила она.
— А мы подпольно, — заявил Феликс с видом самой невинности. Затем засмеялся вновь. — Так что смотри, Лав, быть моей кузиной довольно опасно. Не боишься?
Она разочаровывающе покачала головой:
— Нет.
7
Здесь была она — Софи Нонине. Здесь было логово Волчонка и кабинет Её Величества.
Она что-то писала или, скорее, раз за разом перезачёркивала уже написанное. Кедрoв обычно избегал смотреть в её бумаги — даже случайно, сидя рядом. Это было одно из негласных табу.
Сегодня Софи, похоже, была в хорошем расположении духа. Руки её не тянулись поминутно к сигаретам, взгляд был спокоен, а улыбка — как обычно, слегка насмешлива.
— В Ринордийске больше не шумят. Не так ли?
— Да. Кроме отдельных элементов, возмущений нет.
Софи недовольно и одновременно снисходительно поджала губы:
— Отдельные элементы есть всегда. Если не идти у них на поводу и вовремя принимать меры, когда их заносит, они ничему не мешают. Пошумят и угомонятся… Другое дело, если пытаться поговорить с ними как с людьми — так скоро самим придётся уходить в подполье. Успел уже соскучиться, Эндрю? — так давно повелось, что Софи кликала его на иностранный манер, хотя Кедров был просто Андреем.
— Мы ведь только оттуда, — Кедров позволил себе сдержанно улыбнуться. С Софи всегда приходилось балансировать между почтительным преклонением перед Правительницей и панибратством старых друзей — ей это нравилось.
Нонине рассмеялась.
— Я пока планирую конференцию на середину мая, — продолжила она затем. — Если всё действительно спокойно, её можно будет провести в открытом режиме, чтоб пришли все, кто хотят прийти, и спросили всё, что хотят спросить. Можно даже под открытым небом. Когда последний раз в Ринордийске были конференции под открытым небом? — она вопросительно прищурилась, будто и в самом деле забыла.
— Двадцать лет назад, — механически ответил Кедров. — Но, Софи, тебе не кажется, что это слишком?
— Слишком что? — взгляд её в мгновение стал колючим и цепким.
— Слишком небезопасно.
— Но ведь твои люди позаботятся об этом. Я права?
— Конечно, — кивнул он. Как многие другие вопросы Софи, этот имел только один правильный вариант ответа.
Нонине, услышав, коротко кивнула в ответ.
— Кроме того, необходимо усилить охрану по городу, — продолжила она. В голос вкрались капризные ноты. — Вчера наш давний знакомец заявился на вокзал, и его даже не проверили.
Софи говорила о Шержведичеве, который, похоже, вызывал у неё раздражение чисто рефлекторное. Кедров и сам относился крайне неприязненно к этому человеку, и безобидность журналиста казалась ему преувеличенной, но он никак не мог понять, что за странную игру ведёт с Шержведичевым Нонине. Считая его одним из главных своих врагов, она могла бы уничтожить его уже сотню раз, но почему-то не делала этого. Будто выжидала… чего?
Сомневаясь, чего конкретно она сейчас хочет, Кедров, тем не менее, убеждённо заговорил:
— Всё это время мои люди пристально следили за ним и, уверяю, если бы в его действиях было хоть малейшее…
— Ладно, я поняла, — прервала Софи — так, будто это было вовсе не главное, и что-то гораздо важнее, гораздо выше и величественнее занимало её мысли.
— Я вытащила эту страну из пропасти, — негромко, но отчётливо заговорила она. — Я спасла её, когда она гибла, и не дала ей распасться. Поэтому теперь я имею право заправлять всем, и они будут делать то, что я им скажу, а не то, что им захотелось. Я чувствую эту страну, как продолжение себя самой. Разве знает кто-то лучше меня, куда нам идти?