В их доме творился полный бардак. Постоянно что-то отваливалось. Дверная ручка частенько оставалась в руках, а когда однажды вечером кто-то впечатал кулак в окно, его попросту залатали куском картона да так и оставили. Мужчины не желали работать молотком или отверткой. «Палец о палец не ударят, Глория!» — жаловалась ее мать.
Она лежала по ночам в своей кроватке и слушала, как хлопают двери, а иногда и разбиваются окна. Люди сновали туда-сюда. Иногда раздавался смех, иногда звуки драки, иногда повышенные голоса и ритмичный стук. Иногда она оставалась в постели до зари, иногда ее без конца будили по разным поводам. Иногда ей снилось, что она может летать, она парила над черепичными крышами и смотрела вниз на людей, занятых своими делами, скользила над пустошью, где стояли фургоны с распахнутыми задними дверцами и свет фонарей извивался в дымном мраке.
Иногда мужчин была целая толпа, а иногда они всем стадом снимались с места и исчезали на несколько дней. Иногда оставался на ночь и поднимался наверх с ма всего один или двое. На следующий день уже целая компания хихикала за стеной над чисто мужскими шуточками. В поросшем кустарником поле за домом стоял раздолбанный автоприцеп на подпорках, иногда в нем горел свет.
— Кто там живет? — спросила она у ма.
— Меньше знаешь — крепче спишь, — ответила та, но уже тогда Элисон знала, что это неправда.
За прицепом разместилась кучка покосившихся сараев из гофрированного железа и ряд гаражей, от которых у мужчин были ключи. Два белых пони одно время паслись в поле, затем пропали.
— Куда подевались пони? — спросила она у ма.
— На живодерню, не иначе, — ответила та.
Она спросила, кто такая Глория. Ты все время говоришь с ней. Не твое дело, ответила ма.
— Где она? — спросила девочка. — Я ее не вижу. Ты говоришь, да, Глория, нет, Глория, хочешь чаю, Глория? Но где же она?
— Забудь о Глории, а то окажешься на том свете, — отрезала ма. — Я тебя живо туда отправлю, если не заткнешься.
Как только выдавалась возможность, ма сбегала из дома: ходила, курила, курила, ходила. «Мне нужно глотнуть свежего воздуха, — говорила она, — пойдем, Глория», запахивалась в плащ и летела вниз по дороге в магазин; а поскольку она не хотела возиться с мытьем или одеванием Элисон, не хотела, чтобы дочь путалась у нее под ногами и выпрашивала сладости, ма отводила ее наверх и запирала на чердаке. «Там с ней не случится ничего плохого, — вслух объясняла она Глории. — Нет спичек, значит, не подожжет дом. Она слишком маленькая, чтобы выбраться через люк на крышу. Там нет острых предметов, к которым ее так и тянет, никаких ножей или булавок. Ей в самом деле ничего не угрожает».
Она положила наверху старое покрывало, чтобы Элисон было на чем сидеть, играя с кубиками и зверушками. «Настоящий маленький дворец», — заявила она. На чердаке не было отопления, еще один аргумент в пользу его безопасности, а также розеток, в которые Элисон могла бы засунуть пальчики. Вместо этого Элисон надевала лишнюю кофту. Летом на чердаке было жарко. Полуденные лучи яростно струились вниз, прямо с неба на пыльное покрывало. Они заливали светом угол, где обычно появлялась и застенчивым ирландским голосом звала Элисон маленькая леди в розовом.
Элисон было около пяти, когда маленькая леди пришла в первый раз. Так она узнала, какими полезными и милыми могут быть мертвые. Она не сомневалась, что маленькая леди мертва, во всех смыслах. Ее одежды были мягкими и на ощупь напоминали войлок, ее розовая кофта застегивалась под самым двойным подбородком. «Меня зовут миссис Макгиббет, дорогая, — сказала она. — Ничего, если я посижу тут с тобой? Мне показалось, тебе понравится, если я посижу с тобой немного».
Глаза у миссис Макгиббет были голубые, круглые и удивленные. Воркующим голоском она рассказывала о сыне, который умер раньше ее из-за несчастного случая. Они так и не смогли найти друг друга, сказала она, я так и не смогла встретиться с Бренданом. Но иногда она показывала Элисон его игрушки, маленькие машинки и тракторы, аккуратно уложенные в коробочки. Раз или два она испарилась, забыв игрушки. Ма спотыкалась о них. Она как будто вообще их не видела.
Миссис Макгиббет всегда говорила: «Я бы не хотела, моя дорогая, вставать между девочкой и ее матерью. Если это мать сейчас поднимается по ступенькам, тяжело ступает по лестнице, нет, я совершенно не собираюсь мешать». Когда дверь открывалась, она исчезала; иногда в углу, где сидела миссис Макгиббет, оставалась старая кукла. Маленькая леди, хихикая, шагала назад, в невидимое место за стеной.
Ма забыла отдать Эл в школу. «Какой кошмар, — сказала она, когда пришли выяснять, в чем дело, — хотите сказать, она уже в этом возрасте?»
Даже после этого Эл всегда была не на своем месте. У нее не было купальника, поэтому вместо плавания она отправлялась домой. Учительница пригрозила, что в следующий раз заставит ее плавать в трусиках. Придя домой, Эл пожаловалась, и один из мужчин обещал сходить в школу и разобраться. На следующий день Эл сказала учительнице, что Донни скоро придет; он говорит, что засунет бутылку в ваше чертово это самое, и — мне кажется, это довольно неприятно, мисс, — будет пихать ее внутрь, пока у вас кишки изо рта не вылезут.
После этого, когда дело доходило до плавания, ее просто отсылали домой. У нее не было спортивных тапочек для прыжков и скачков, и яиц и миски для приготовления теста тоже не было, и таблицы умножения, и стихов, и модели мечети из крышек от молочных бутылок. Иногда, когда она возвращалась из школы, один из мужчин останавливал ее в прихожей и давал пятьдесят пенсов. Тогда она бежала на чердак и прятала деньги в потайную коробку. Мать отобрала бы, если б увидела, так что надо было спешить.
Как-то раз приехали мужчины в большом фургоне. Она услышала лай и подбежала к окну. К гаражам вели трех пегих псов с плоскими мордами.
— Ух ты, как их зовут? — воскликнула она.
— Нечего их звать, — отрезала мать. — Такие псы и загрызть могут. Правда, Глория?
Она все равно дала им имена: Блайто, Гарри и Серена. Однажды Блайто подошел к дому и кинулся на заднюю дверь.
— Ой, он стучится, — сказала Эл.
Она открыла дверь, хотя знала, что нельзя это делать, и попыталась угостить его половинкой своей вафли.
Откуда-то с воплями выскочил мужчина и оттащил от нее пса. Он вышвырнул его во двор и поднял Элисон с пола. «Эмми, разберись!» — заорал он, потом намотал на руки старый свитер ма, вышел и принялся мутузить пса по морде, волоча обратно к сараям и выкручивая животному шею. Он вернулся, крича: «Я пристрелю мразь, задушу этого чертова пса!» Лицо Кита, так звали мужчину, покрылось крупными каплями пота, когда он увидел рваную рану на лбу девочки. Он сказал, Эмми, своди ее в травмпункт, девчонку надо зашить. Ма ответила, что не собирается целый день сидеть в очереди.
Кит вымыл ей голову на кухне. Тряпки или губки не было, так что он положил ладонь ей на затылок, нагнул девочку над пластмассовой раковиной и принялся плескать водой. Вода попала в глаза, и раковина расплылась. Кровь текла в раковину, но это правильно; это правильно, потому что раковина и сама красная.
— Стой здесь, дорогая, — сказал он, — не двигайся, хорошо?
И, отпустив ее затылок, наклонился и пошарил в шкафчике у своих ног. Покорная, она стояла согнувшись; кровь текла еще из носа, и она удивлялась почему. Она услышала звон — это Кит выбросил пустые бутылки из-под раковины. Эм, сказал он, у тебя что, нет никакого дезинфицирующего средства? Дай нам тряпку, бога ради, порви простыню, я не знаю, и мать сказала, а платок носовой тебе на что, или у тебя нет платка? В конце концов мать подошла к Эл с грязным кухонным полотенцем, и Кит вырвал его у нее из рук.