(Пауза.)
МАКАРТУР: Ну, значит, тот парень, Дерек. Почему нет.
АЙТКЕНСАЙД: Нет, не он. Этот сраный пацан на посылках? У него вечно не было ни гроша. Эммелин Читэм никому не давала даром.
МАКАРТУР: В точку. Чистая правда.
КЭПСТИК: Не то что современные девчонки, а, Дин?
МОРРИС: Так кто остается?
(Пауза.)
МАКАРТУР: Проклятье.
МОРРИС: Ты думаешь о том же, о чем и я? Только сам великий!
КЭПСТИК: Чтоб меня.
МОРРИС: Ядрена вошь.
ЦЫГАН ПИТ: Не стоит путаться с семейкой Ника. Потому как Ник свою семью любит.
(Пауза.)
КЭПСТИК: Что он сделает?
АЙТКЕНСАЙД: Боже, о боже.
МОРРИС: Худшее, что может случиться с духом, — это если его съест старый Ник. Сделает из тебя отбивную, съест ее и переварит.
БОБ ФОКС: И отбивные прежде были куда вкуснее. Когда их жарили на правильном жире.
АЙТКЕНСАЙД: Заткнись, Боб, будь хорошим мальчиком!
КЭПСТИК: Как это, съест? Тебя съест Ник? И ты больше не будешь шататься по белому свету?
МОРРИС: Если сблюет, ты сможешь воспрянуть и шататься дальше, но если нет — тебе кранты.
МАКАРТУР: И это все?
МОРРИС: El finito, Benito.
ЦЫГАН ПИТ: Слушайте, может, поделим деньжата? Те, что я выручил за мебель Этчеллс. Ребята! Куда вы? Ребята! Подождите меня…
Октябрь. Эл в пути. Погода впервые за осень скверная. Обвалы и оползни, ливнестоки разбухают, бурлят канавы, пруды и родники булькают. В руслах рек — трещины, повсюду болота, топи, трясины, лопаются трубы, не выдерживают напора воды волноломы, поймы рек вспухают газовыми пузырями. Берега подмывает, укрепления крошатся, разливы и утечки: где соленая вода и стремительный прилив встречаются с липкой грязью разбухших сточных труб, там вздымаются океаны, полметра вверх, и еще вверх, и еще. Обочины кольцевой мерцают аварийками столкнувшихся автомобилей. Камеры сверкают вспышками на мостах, дворники скрипят, борются с дождем на ветровом стекле, грузовики техпомощи подмигивают безумными глазами.
— Вперед! — кричит Элисон. — Севеноукс, вот и мы!
Они поют, Элисон и две маленькие женщины, — несколько любимых водевильных куплетов, но в основном гимны, потому что именно их любят маленькие женщины. Она не знала ни единого слова, но они научили ее.
— Мы бывали в Севеноуксе? — спрашивает Морин Харрисон.
— Со мной — нет, не бывали, — отвечает Элисон.
— А нам там нальют чая? — тревожно интересуется Морин.
— О да, я слышала, в Севеноуксе подают замечательный чай, — говорит Элисон.
— Вот и чудесно, — восклицает с заднего сиденья подруга Морин, — а то я думала взять с собой эклсские слойки.
— Слойки, — повторяет Морин. — Ах, какие вкусные пирожные мы ели когда-то. Помнишь то, что ты купила мне как-то раз, с грецкими орехами сверху? Сейчас таких пирожных не достать. Вот что, милая, я испеку тебе торт. Ко дню рождения. Я всегда пекла тебе торты ко дню рождения.
— Было бы чудесно, — говорит подруга Морин. — И ей тоже дадим кусочек.
— О да, дадим ей немного. Она славная девочка.
Элисон вздыхает. Ей нравится, что ее ценят; и до последних недель она никогда этого не чувствовала. Они все никак не нахвалятся на нее, две пожилые леди, они так счастливы, что снова вместе, а когда они беседуют по вечерам, под ковриком или под диваном, они превозносят ее до небес, говорят, что у них никогда не было дочери, но если б была, это была бы цветущая пышечка, такая, как Эл. И всякий раз, садясь в машину, они так возбуждены, что ей приходится надевать им подгузники. Она кричит:
— Застегнули ремни безопасности, девочки? Все пуговицы хорошенько пришиты?
— Да, мисс! — кричат они в ответ. — Смотрите на нас все, мы едем в автомобиле, личном автомобиле! — хвастают они.
Они никогда не устают кататься по кольцевой, сколько бы кругов по ней ни нарезали. Даже если перед глазами всплывает какая-нибудь картинка из прошлой жизни: как бесы бегут с Адмирал-драйв, рудиментарные головки застревают под забором, многочисленные конечности бьют воздух, ступни переплелись с языками — даже если на миг страх стирает улыбку с ее лица, ледяными струйками бежит за шиворот, и она крепче сжимает руль, и в глазах стоят слезы, даже если она пропускает поворот и надо разворачиваться — маленькие женщины никогда не жалуются. Они говорят, посмотрите на ее волосы, посмотрите на ее прелестные кольца, посмотрите на ее платье и как она жмет на педали — думаете, она смертельно устала, но она свежа, как роза. Наконец-то, Морин Харрисон, мы можем дать отдых нашим ногам. И Морин добавляет, не забывай только, что у нас нет ног.
Звонит мобильник. Это Джемма.
— Как дела? Стейнс? Двадцать седьмого? Сомневаюсь, но я гляну в ежедневник, когда приедем на место. Приедем? Я сказала «приедем»? Нет, не Колетт. Боже упаси. Я имела в виду, я и мои новые проводники. Колетт вернулась к мужу. В Твикенем. Он был, ну, знаешь, как же их называют, ну, он расставлял ловушки. Что-то вроде егеря.
— В Твикенеме? — удивленно спросила Джемма.
— Да нет, в прошлой жизни, — объяснила Эл.
Он был из тех, подумала она, кто держит псов, но не для потехи. Терьеров. Он рыл землю, раскладывал отравленные приманки для несчастных маленьких зверушек, которые всего лишь хотели выжить.
— А я-то списала его со счетов, — сказала она, — когда наткнулась на него в Фарнхэме. — Не следует бросать приманки, ведь они привлекают разных тварей: медлительных личинок, ползучих безногих тварей, смертоносных гусениц в поисках ран, в которые можно впиться, и распахнутых сознаний, в которые можно заползти. Не следует расставлять ловушки, ведь неизвестно, что в них попадет: оторванные ноги, неизвестно чьи безымянные ступни, упыри и призраки, жаждущие обрести былую целостность, шастающие по дорогам в поисках руки, уха, отрубленных и вывихнутых пальцев.
Она собирала прошлое по крупицам. Она не помнила вообще-то, видела ли она глаз Макартура в миске; хотя старалась вспомнить, просто чтобы расставить все по местам. Возможно, он был не в миске, возможно, он был на тарелке, на блюдце, в собачьей плошке. Она помнит, что держала в руке ложку, вилку.
— Дела? — переспрашивает она. — Дела в полном ажуре, спасибо за беспокойство, Джемма. Иногда посреди недели затишье, а так я расписана до февраля.
В канавах затаились террористы с зажатыми в зубах ножами. Фундаменталисты запасают удобрения, в заброшенных ангарах фанатики собирают бомбы, и шахиды роют подземные хранилища для них там, где бесы впитались в почву. Под землей воздвигнуты крепости, там есть пещеры и шахты, и тайники в сердцах мужчин, а иногда и женщин тоже. Под землей ведутся незаконные работы, оборудованы лаборатории, в тоннелях разводят мутантов, по полям разгуливают коровы-людоеды и токсичные кролики, а за шторами больничных палат живут насекомые, которые пожирают плоть.
Но мы едем в Севеноукс, через развязку 5, чтобы посмотреть, кому сегодня благоволит судьба. Храбрецу или на сей раз убийце? Выстроится ли легион непокоренных в очередь на чтение по руке? Мягко тасуются карты, шепчут малиновой ткани. Рыцарь в доспехах галопом мчится с поля боя — или на него. Пес карабкается на колесо Фортуны, а обезьяна спускается. Обнаженная дева льет воду из кувшина, и семь звезд сияют в вечернем небе.
— Не пора еще пить чай, мисс? — спрашивает маленькая женщина. А затем — Поддайте газу, мисс, давайте обгоним вон того типа!
Элисон смотрит в зеркало заднего вида. Она дергает рычаг коробки передач, чтобы обогнать грузовик, давит на педаль. Перестраивается в правый ряд за стеной водяной пыли. Свободные, незамеченные, они летят перед бурей. Если Вселенная — это гигантский разум, иногда она может страдать рассеянностью. Морин Харрисон пищит с заднего сиденья:
— Как ты думаешь, наш торт… может, покрыть его глазурью?