Отмечалось, что подозреваемая прибыла в Ливан несколько месяцев назад с британским паспортом и документами солидной международной благотворительной организации и была известна в палестинских кругах своей филантропической деятельностью.
После гибели Абу Асафа она исчезла. За сведения, могущие привести к аресту предполагаемой преступницы, прокуратурой предлагалось солидное вознаграждение. Газеты не сомневались, что следы ведут в Тель-Авив, и публиковали ретроспективные рассказы о террористической деятельности израильских спецслужб.
— Ловко все-таки они сработали! — вырвалось у меня, когда принялись за эту тему.
Никольский отодвинул недопитую чашечку кофе и иронически улыбнулся:
— Эффектно, ничего не скажешь. Политическая акция, сработано на публику. Да вот только что это изменит? Таких, как Абу Асаф, у палестинцев тысячи. А теперь он еще и мученик, погиб за дело своего народа.
Он откинулся на спинку стула и многозначительно замолчал, словно что-то знал и решил не договаривать.
Хороший ужин подкрепил его, и теперь передо мною был уже совсем другой человек, уверенный, знающий себе цену и в чем-то, как мне показалось, таинственный.
— Сколько же вам лет, господин писатель? — неожиданно спросил он, и в голосе его была снисходительность человека, прожившего долгую жизнь.
Я назвал свой возраст, и он вздохнул:
— Сгодились бы мне во внуки...
Я согласно кивнул, инстинктивно почувствовав, что захмелевший от хорошей еды и анисовой водки старый библиотекарь настроился на воспоминания.
— Да, у вас за плечами, наверное, интереснейшая жизнь, вам есть о чем рассказывать, — осторожно подтолкнул я его.
— Есть, — согласился он и, вдруг нахмурившись, окинул настороженным взглядом все еще полупустое кафе. Потом придвинулся ко мне и почти прошептал:
— Я хочу, господин писатель, предложить вам одну тему. Мне кажется, она для вас будет интересна.
И сразу же резко, без перехода:
— Вам известно что-нибудь о генерале Герасимове?
ГЛАВА 3
Генерал-лейтенант корпуса жандармов Александр Васильевич Герасимов, уходящий с политической арены, начальник Петербургского охранного отделения, был, как всегда, спокоен.
Что ж, эти высокопревосходительства из Департамента полиции, чинуши с куриными мозгами, решили наконец избавиться от него. Слишком долго он мешал им, «кухаркин сын», мужик, выбившийся в самые верха, советник Столыпина, лично известный его императорскому величеству, претендент на пост товарища министра внутренних дел (для начала), а затем...
Он иронически усмехнулся своим мыслям.
Для начала... Теперь уже никакого начала не будет, будет только конец. Хорошо еще, что Столыпин, убоявшись скандала, не выдал его этой скотине Курлову, подписавшему приказ о предании его, Герасимова, трибуналу за якобы организованное им убийство жандармского полковника Карпова, сменившего его на посту начальника Петербургского охранного отделения. Убоялся Петр Аркадьевич скандала, убоялся! Еще бы! Так защищать его в Думе, когда думские болтуны навалились с запросами о роли генерала Герасимова в деле Азефа, и на тебе — новый скандал, и все с тем же высокопоставленным жандармским чином, известным своей близостью к премьеру.
Герасимов прошелся по комнате, не вынимая рук из карманов уютного домашнего пиджака и лаская пальцами правой руки теплый шершавый металл рукоятки браунинга. Нет, он не застрелится, в его роду, в роду простых казаков, такое не принято. Пусть стреляются эти голубокровые мерзавцы, тупицы и интриганы, с которыми он боролся всю жизнь и будет бороться до конца своих дней. Подошел к теплой печке-голландке, украшенной изразцами, — с бегущими по волнам крутобокими талионами, с ветряными мельницами над чистенькими каналами, с дородными пейзанками в высоких чепцах и мясистыми коротконогими коровами, открыл дверцу и заглянул в нее. Бумажный пепел трепетал тонкими черными пластинками, разрушаясь в зыбких язычках огня, плясавших на догорающих поленьях. Взялся было за кочергу, стоящую у самой дверцы, и тут же отдернул руку: кованый металл был горяч, накалился от печной стенки...
— Ну и черт с ней, — отказался он от намерения пошуровать в топке, — сгорит все и так.
Да и кто придет сюда, чтобы рыться в осыпающемся пепле, сюда, на квартиру, адрес которой известен лишь самым доверенным его людям?
И словно в ответ на эту мысль в прихожей резко зазвонили.
Он закрыл дверцу топки, не вынимая из кармана браунинг, снял его с предохранителя и пошел в переднюю. Через минуту вернулся в комнату с молодым человеком в синих круглых очках с тонкими металлическими дужками, в надвинутом на глаза темпом котелке и плаще с пелериной. Руки гостя были в темных нитяных перчатках, он опирался на массивную трость.