-- Где ты видела падающие наковальни? В мультиках?
-- Да черт его знает. Когда жить не хочется, и не такое в голову приходит.
-- Все, друже, пора нажираться.
-- И я так думаю.
Я посмотрела на нее и зачем-то сказала:
-- Мой батя был очень хороший. Когда-то давно.
Она кивнула.
-- И дядя был хороший. И тетка. А сейчас все или скандалят...
-- Ужас...
-- Или не разговаривают... И, главное, вечно жалуются друг на друга... а мне слушай это все...
-- Тоска...
И тут в ритм колес поезда я начала читать рэп:
-- Ужас-ужас, тоска-тоска, ужас-тоска, тоска-ужас...
И Танька, хохоча, стучала зубами о край кружки.
С макетом проблемы, куда-то пропала буква "ё", мне пришлось задержаться -- вернуть беглянку оказалось куда сложнее, чем я предполагала.
Разговор вышел странный, да и каким ему быть, когда у него то и дело звонил телефон. Он нервно поглядывал на него и всякий раз сбрасывал вызов.
-- Жена? -- как можно спокойнее спросила я.
-- Какая там жена -- из банка звонят, выплат по кредиту требуют, а у нас ведь зарплату задержали...
-- Так вырубите телефон.
-- Не могу: вдруг правда жена позвонит. Мало ли что...
Я вздохнула: и то верно.
-- У дочки температура с утра была. Невысокая, но все-таки... если вдруг что, я хочу быть на связи... по дороге домой лекарств купить. А вы какая-то грустная сегодня...
-- Не выспалась. Вчера вечером возвращалась из театра, пришлось ехать домой на последней электричке, приехала поздно, спать легла поздно, вот и... Да еще и холодно было ужасно, я оделась легко, замерзла, стоя на платформе...
-- И как это ваш спутник допустил, чтоб вы возвращались домой поздним вечером?
-- Я ходила одна.
-- Людочка, -- он ласково заглядывает мне в лицо, -- ну почему вы всюду ходите одна?
-- Мне и так хорошо.
-- Правда? -- Он меня обнимает. Мягко и сильно. Клюет меня в нос своим носом. И я его клюю в ответ.
-- Правда-правда.
Снова звонит телефон.
Он разжимает объятия. Сбрасывает вызов.
-- Сколько вам нужно? Я сегодня за одну халтуру получила деньги, могу занять...
-- Людочка...
-- Могу только пятнадцать тысяч...
-- Не надо, ну что вы...
Но я уже вскочила, схватила сумочку, нашла кошелек, зашелестела купюрами:
-- Вот, возьмите!
-- Люда, я не могу...
-- Вернете, когда сможете...
-- Спасибо. -- Он взял деньги и спрятал в карман. -- Я верну. В мелочах я честен.
-- А в крупном?
-- В крупном я обманщик... -- Он снова притянул меня к себе. -- Спасибо, Людочка. -- Он метил в губы, но я отвернулась, и поцелуй приземлился на щеку. Его рука скользнула по моей спине, как будто он хотел сыграть на мне, как на гитаре, и искал струны -- и нашел, внутри зазвенело, наполнилось одним звуком, даже в голове прокатилось эхом: "Людочка, Людочка..."
Но решение было уже принято.
-- Не надо. Ничего не будет. -- Я выскользнула из его рук. -- Это неправильно, непорядочно. Ваша жена дома возится с ребенком, а вы...
-- Моя жена. -- Он помрачнел как-то резко, сразу. -- Моя жена, Люда, тоже, знаете ли... Не святая. Она ведь так хотела ребенка, что ей было все равно, от кого. Это воспитывать должен был я, а родить можно было и от кого-нибудь другого...
Снова зазвонил телефон, он нажал на отбой, даже не глядя.
-- Я пойду домой, -- сказала я. -- У меня скоро электричка. Пришлите мне макет на почту. Дома высплюсь и решу, что делать. Поставлю точки над "ё".
-- Я чем-то вас обидел?
-- Нет. Все хорошо.
Я вышла из офиса и побрела по какому-то бескрайнему полю, по выжженной траве, под палящим солнцем, под белым небом, и только комариное гудение чиркало иногда по слуху -- это проносились мимо машины... да, машины... я перешла дорогу и побрела к метро.
И вокруг, кажется, были люди, но для меня никого не было, потому что всюду была только она одна -- эта мысль: "Он меня не любит. Не любит, не любил, не полюбит. Он любит ее -- ту женщину. Любит ее. Потому что простил. И она ему все простит. Потому что любовь -- это вот такая вещь. Такая вот хрень по Лакану. Непонятная для меня".
В тот день я пришла домой как-то рано, все семейство было в сборе, я хотела попить чаю, но в кухне, как-то прямо посреди прохода, стояла Катька.
Ни пройти, ни проехать.
Ирина Яковлевна сидела на табуретке в углу, курила. Это было странным, она вроде как бросила, а тут...
-- Я сон видела, -- сказала она. -- Как будто Коля умер. И я его хороню. Сама могилу рою. Тяжело мне, земля тяжелая. Спину ломит. А потом еще утрамбовываю землю-то, ползаю по холмику. И плачу, плачу. А слезы вытереть не могу -- понимаю, что руки-то в земле...
-- Мам, ну не надо, не надо, а! Только сопли тут не разводи! -- резко сказала Катька. -- Что сделано, то сделано. Не хотел он ребенка. То есть перехотел, когда я сказала, что хочу, чтоб он, как девочка родится, ее в свою квартиру прописал, потому что в этой нас и так толпа прописана...
-- А что случилось-то? -- Это уже я.
-- А тебе какое дело?! -- рявкает Катька.
-- Никакого, -- пожимаю плечами.
-- А-а-а-а! -- По коридору, вопя, как сумасшедший, проносится Коля, смешно размахивая длинными тощими руками.
-- Мама, мама, он боится куклы! -- Мелкий Кирилл мчится за ним, размахивая большой фарфоровой куклой, ее спирально завитые кудряшки смешно подпрыгивают.
-- Она страшная... реально страшная! -- кричит Коля. -- Я зашел в комнату, свет не успел включить, а там -- она. Белая, как привидение...
-- А чего ты ее не выкинула? -- спросила Ирина Яковлевна с укором.
-- Жалко. Дорогая.
Ирина Яковлевна вздохнула.
-- Может, и правильно. Еще родишь. У меня вот четыре аборта было. И ничего. Но, может, те дети были бы получше вас. Это вас можно было и...
-- Мама, ну хватит, а! -- Катька снова отвернулась.
-- Можно я... пройду... за кружкой, -- начала я.
-- Главное, мне, мам, обидно... Я, считай, из-за него, урода, дочку схоронила, а он... да мне и доктор сказал: не напрягаться. Я пришла, легла, реву, а он: "Иди ужин готовь! Чего разнюнилась! Горе у нее великое! А то я не знаю, что у тебя до меня хватало и мужиков, и абортов!" Это он мне говорит! А у меня до него... Ну тот... Ну, Егорша... А ты чего тут стоишь?
-- Так... за кружкой...
Катька отошла в сторону.
-- Бери давай. -- И потом почему-то бросила: -- Не будет Камиллы.
-- Да я поняла, мне не десять лет.
-- Да это и Кирилл понял, а ему семь. -- Катька все-таки не могла меня не уесть.
Из комнаты раздался звук запускающегося компьютера.
-- Коля, дашь поиграть? -- заорал Кирилл. Куклу со светлыми волосами он тут же швырнул на пол в коридоре.
Ирина Яковлевна подняла ее.
-- А лучше все-таки выкини. Нехорошо держать в доме вещи покойника.
-- Ма-ама! Ну что ты опять!
Когда я уже подходила к своей двери, неожиданно услышала:
-- У него день рождения через неделю. Что дарить-то? Деньги все на аборт ушли.
"О, Кириллу уже восемь!" -- подумала я. Но ошибалась. Это был день рождения Катькиного мужа. Они отпраздновали его у нас. Испекли торт, зажгли свечи, пели песенки, смеялись. Даже меня звали. Но я не смогла.
Я никак не могла понять, куда девалась та боль, тот камень, которым Катька тогда задела меня, бросив через плечо... Вот она стоит посреди кухни, в коротких шортиках, рваной майке и в сланцах на босу ногу. Левая нога опирается только на носок, и подошва сланца чуть подрагивает в воздухе, как крыло бабочки. И иероглиф виднеется сквозь прореху в майке. И она сама -- иероглиф, выдуманный каким-то наркошей, который тут же забыл, что хотел выразить своим творчеством.